Молочко

Отец Роман стоял у аналоя, важный, будто ангел с огненными крыльями, карающий за всякое прегрешение. Голос его звучал громко, властно, и в храме разливалось напряжённое молчание.

— Ты пила молоко в пост? — он резко повернулся к пожилой прихожанке. — Ела творог?

Старушка, низенькая, согбенная годами и жизненными испытаниями, едва слышно кивнула.

— Тогда знай: ты в ад пойдёшь!

Женщина побледнела. Она не ожидала такой грубости, такой страшной участи. Её губы задрожали, в глазах появились слёзы.

— Батюшка… да я ведь… Мне восемьдесят пять лет, здоровья нет, сил нет…

— Восемьдесят пять? А кто тебе разрешил? Закон есть закон!

Она всхлипнула, опустив голову.

А в это время Владимир, мужчина средних лет, что часто приходил в храм, не выдержал. Он шагнул вперёд, взгляд его был твёрдым.

— Отец Роман, а вы читали, что святитель Иоанн Златоуст говорил? «Не пища вводит в ад, но злой язык и жестокое сердце».

— Что? — нахмурился священник.

— Господь сказал: «Не то, что входит в уста, оскверняет человека, а то, что выходит из уст» (Мф. 15:11).

— Я пастырь! Я знаю, что говорю! — раздражённо махнул рукой отец Роман.

Владимир покачал головой:

— Не все делайтесь учителями, — голос его был спокоен, но твёрд. — Суд строже будет.

Отец Роман покраснел. Он вспомнил, как в семинарии едва-едва освоил богословие, но зато учился говорить важно, убедительно, с нотками угрозы. Он любил власть. Любил, когда его слушали с трепетом. Не ради Бога, не ради любви.

А любовь?.. Разве он знал её?

Владимир продолжал:

— Милость хочу, а не жертвы, Господь говорит. Подумайте, батюшка, что важнее: не выпить молока в пост или не сломать сердце ближнему?

Отец Роман отвернулся, не сказав ни слова.

Старушка тихо вышла из храма, утирая слёзы.

А Владимир посмотрел ей вслед и вздохнул.

— Господи, вразуми нас всех…

— --

Владимир вышел из храма вслед за старушкой. Она медленно шла по заснеженной дороге, дрожа от холода и потрясения.

— Матушка, подождите, — окликнул он её.

Она обернулась. Глаза её были полны слёз.

— Сынок… неужели я и правда в ад пойду? — прошептала она.

Владимир сжал губы. Ему было больно видеть, как в душе этой женщины посеяли страх вместо любви.

— Нет, матушка, не бойтесь. Господь — это любовь, а не страх. Разве Он осудит вас за кусочек творога, если вы всю жизнь старались жить по совести?

Она кивнула, но сомнения ещё оставались.

— Я войну пережила, голод, морозы такие, что кости ломило… Мы ели всё, что можно было найти. И молились, просили Бога сохранить. Разве Он нас не слышал тогда?

— Конечно, слышал, — твёрдо сказал Владимир. — И сейчас слышит.

Она грустно улыбнулась:

— А батюшка… Зачем он так?

Владимир задумался.

— Батюшка тоже человек, — ответил он наконец. — Может, и не понимает, что делает. Может, думает, что говорит правду, но забывает про милосердие. Но мы не должны осуждать его. Надо молиться за него.

Старушка перекрестилась.

— Да, сынок, молиться надо… чтобы он сам не попал туда, о чём так уверенно говорит…

— --

Тем временем отец Роман заперся в алтаре. Он не мог избавиться от тяжёлого чувства. Слова Владимира задели его за живое.

"Милости хочу, а не жертвы…"

Он вспомнил своё детство. Как его дедушка, старый сельский священник, всегда говорил прихожанам:

— Главное — любовь. Запомни, Ромка. Если нет любви — пусты твои молитвы, пуст твой пост, пуст твой труд.

Но он тогда не слушал. Ему казалось, что главное — строгость, порядок, каноны.

И вот теперь он стоит один.

"А что, если я ошибаюсь?"

Он сел на скамью, закрыв лицо руками.

— --

Владимир ещё долго стоял у храма, глядя в окна, за которыми горели лампады.

— Господи, вразуми… — повторил он снова.

И на сердце у него стало немного легче.

— --

Прошла неделя. Отец Роман продолжал служить, но в душе у него что-то изменилось. Он не мог забыть слёзы той старушки, не мог выбросить из головы слова Владимира.

"Милости хочу, а не жертвы..."

Он всё чаще ловил себя на том, что читает не только каноны и постановления, но и наставления святых отцов, в которых говорилось о любви, прощении и смирении.

Однажды вечером, когда в храме почти никого не осталось, он увидел Владимира. Тот стоял у иконы Христа и молча смотрел на лик Спасителя.

— Владимир, — негромко позвал священник.

Тот повернулся.

— Батюшка.

Отец Роман подошёл ближе, посмотрел в глаза этого человека, который осмелился сказать ему правду.

— Я… я хотел спросить, — замялся он. — А если я ошибался?

Владимир посмотрел на него с удивлением, но не насмешливо, а тепло, как смотрят на человека, который наконец-то понял что-то важное.

— Если осознаёшь ошибку — значит, ещё не всё потеряно, батюшка.

Отец Роман вздохнул.

— А если мне трудно признать, что я был не прав?

— Значит, надо молиться. Господь даст силы.

Священник кивнул и ушёл в алтарь. В этот раз не для того, чтобы спрятаться, а чтобы помолиться по-настоящему.

— --

А старушка больше не плакала. Она вновь пришла в храм, но теперь уже без страха. Владимир нашёл для неё тёплую кофту, а одна из прихожанок принесла ей еды.

— Спасибо вам, детки… — благодарно шептала она.

И на душе у неё становилось светлее.

— --

Воскресным утром отец Роман вышел к прихожанам после службы. Голос его был тише, чем обычно, в нём больше не звучала та жёсткость, что раньше.

— Братья и сёстры… — он посмотрел на собравшихся. — Я понял одно: не нам судить, кто попадёт в ад, а кто в рай. Судит Бог, а мы должны учиться любить. Простите меня, если я был строг и суров, если кого-то испугал.

Старушка перекрестилась. Владимир улыбнулся.

— Слава Богу, батюшка, — тихо сказал он.

Отец Роман взглянул на него и кивнул.

А за окном медленно таял снег.

— --

Весна вступала в свои права. Сугробы у церковной ограды темнели и оседали, капель стучала по крышам, в воздухе пахло сырой землёй. В храме после службы прихожане не спешили расходиться. Чувствовалось, что что-то изменилось, будто после долгой зимы началось пробуждение не только в природе, но и в душах людей.

Отец Роман стоял у иконостаса, наблюдая, как Владимир помогает старушке надеть пальто. Её лицо было спокойным, и теперь в нём не было того страха, который он видел неделю назад.

Он сделал несколько шагов вперёд, словно что-то решая для себя.

— Матушка… — негромко позвал он.

Старушка повернулась, удивлённо глядя на него.

— Простите меня, — сказал он вдруг, и сам удивился тому, как легко эти слова сорвались с его губ.

Она внимательно посмотрела на него, затем медленно перекрестилась.

— Бог простит, батюшка.

И в её глазах было столько доброты, что у него защемило в груди.

Владимир улыбнулся.

— Видите, батюшка, как просто?

Отец Роман задумчиво кивнул.

— Просто… но нелегко.

— Главное, что первый шаг сделан.

— --

Той же ночью отец Роман долго не мог уснуть. Он вспоминал свою молодость, как впервые решил стать священником. Тогда ему казалось, что главное — соблюдать устав, быть строгим, не давать людям поблажек. Он восхищался праведниками, которые уходили в пустыню, постились годами.

Но теперь он понял: без любви всё это мёртво.

Он открыл книгу, лежавшую у него на столе. Это было Добротолюбие. Наугад раскрыл страницу, и взгляд его наткнулся на слова преподобного Макария Египетского:

"Если ты видишь, что брат твой согрешает, не ненавидь его, но пожалей. Ибо все мы немощны, и только любовь покрывает немощи."

Отец Роман закрыл глаза.

"Господи, научи меня любить…"

— --

Наутро он первым делом зашёл в церковную лавку.

— Пелагея Ивановна, — обратился он к служительнице, — у нас есть масло и творог?

— Есть, батюшка, — ответила женщина.

— Соберите немного. Я знаю одну женщину, которой они нужны.

Пелагея удивлённо взглянула на него, но спорить не стала.

Через полчаса отец Роман стоял у дверей небольшой деревянной избушки. Он постучал.

Дверь открыла та самая старушка.

— Батюшка?..

Он протянул ей узелок.

— Это вам, матушка.

Она осторожно взяла свёрток, посмотрела на него с каким-то новым, добрым пониманием.

— Спасибо, батюшка.

— Молитесь за меня, — вдруг попросил он.

— Конечно, сынок, — мягко ответила она. — Конечно…

И впервые за долгое время у него на сердце стало легко.

— --

Дни шли, весна вступала в свои права. Отец Роман чувствовал, как что-то незримо меняется в его душе. Он уже не так строго смотрел на прихожан, чаще задумывался о том, что главное — не осуждать, а помогать.

Но перемены давались нелегко.

Как-то после службы к нему подошёл один из старых прихожан, строгий, подтянутый мужчина с седыми висками.

— Батюшка, — сказал он, качая головой, — что-то вы мягче стали. Раньше строгость держали, а теперь… всем милость да прощение раздаёте. А где же страх Божий?

Отец Роман посмотрел на него внимательно и спокойно ответил:

— А разве Христос заповедал нам бояться? Он заповедал любить.

— Любовь — любовью, но и порядок нужен.

— Конечно, нужен, — согласился священник. — Но порядок без любви — это не Закон Божий, а фарисейство.

Старик нахмурился, но промолчал.

Отец Роман вздохнул. Он понимал, что не все примут его перемены, не все поймут. Но это было уже не так важно.

— --

Через неделю он снова встретил Владимира. Тот заходил в храм после работы, ставил свечи и долго стоял перед иконой Спасителя.

— Владимир, — окликнул его отец Роман.

— Батюшка, здравствуйте.

— Спасибо тебе.

— За что?

— За правду.

Владимир усмехнулся.

— Я просто повторил слова святых отцов.

— И вовремя, — серьёзно ответил отец Роман. — А ведь раньше я бы даже не прислушался…

Владимир внимательно посмотрел на него.

— Господь открывает глаза тому, кто готов видеть.

— Наверное…

Они оба помолчали.

— Молитесь за меня, Владимир, — вдруг попросил священник.

— Конечно, батюшка.

— --

На Пасху в храме было многолюдно. Люди тянулись к свету, к радости. Среди прихожан стояла та самая старушка. Она держала в руках небольшой кулич и несколько крашеных яиц.

Когда отец Роман, держа свечу, громко воскликнул:

— Христос воскресе!

Она, перекрестившись, ответила:

— Воистину воскресе, батюшка…

И её голос был тёплым, как солнечный свет.

А в душе у священника стало легко, как никогда прежде.

— --

Прошла ещё неделя. Отец Роман чувствовал, что изменился, но внутри всё ещё шла борьба. Его сознание, привыкшее к строгости, упиралось: «А вдруг я действительно размягчился? Может, тот прихожанин прав? Может, без жёсткости люди разбалтываются?»

Но всякий раз, когда он вспоминал слёзы той старушки, вспоминал тёплый свет в её глазах на Пасху, сомнения отступали.

— --

Однажды вечером он отправился в соседний монастырь. Там жил старец, схиархимандрит Серафим, к которому приезжали за советом даже другие священники.

— Батюшка, — сказал отец Роман, встав на колени в крохотной келье, — хочу исповедаться.

— Говори, чадо, — мягко ответил старец.

Отец Роман замялся.

— Я… был жесток. Считал, что строгость важнее милости. Осудил женщину за еду в пост. Сказал ей страшные слова. Но меня вразумил один человек… и теперь я не знаю, как быть.

— Ты уже знаешь, — спокойно сказал старец. — Ведь ты здесь.

— Но разве не нужно бояться за души прихожан? Разве не нужно требовать строгости?

— Нужно… но от кого? — Серафим посмотрел ему в глаза. — От себя. Не от других.

Отец Роман вздохнул.

— Батюшка… а если я снова ошибусь?

— Значит, снова исправишься. Главное, чтобы сердце не окаменело.

— --

После этой встречи стало легче. Но он замечал: не все прихожане одобряли его перемены.

Однажды после службы несколько мужчин тихо обсуждали его у церковной ограды.

— С чего это батюшка таким добрым стал? Раньше всё по уставу, а теперь…

— Да уж, что-то не то. Может, повлиял кто?

— А может, сам изменился?

Отец Роман, проходя мимо, услышал разговор, но не остановился. Только молча перекрестился.

Но были и другие взгляды.

— Хороший у нас батюшка, — говорила одна женщина. — Вон, к людям с теплом стал.

— Да, видно, что изменился, — соглашалась другая. — И молиться за него хочется.

— --

Наступил день, когда отец Роман понял: пора сделать ещё один шаг.

После литургии он заметил у церковной лавки женщину с двумя детьми. Одежда у неё была поношенной, мальчики сжимали в руках куски хлеба.

Отец Роман подошёл.

— Сестра, чем вам помочь?

Женщина смутилась.

— Да как сказать, батюшка… Муж ушёл, работы нет, вот и перебиваемся.

Священник посмотрел на детей. Те молчали, но в их взгляде было что-то, что заставило его сжать кулаки.

— Подождите здесь.

Он зашёл в лавку, взял несколько пакетов с продуктами, положил туда хлеб, молоко, масло, крупы. Потом сунул в пакет деньги.

Вернувшись, он протянул его женщине.

— Пусть дети не голодают.

Она всхлипнула и, не удержавшись, поцеловала его руку.

— Спасибо, батюшка…

А он стоял, чувствуя, как на сердце разливается покой.

— --

Вечером, сидя в своей келье, он перечитывал слова апостола Иакова:

"Не многие делайтесь учителями, зная, что подвергнетесь большему осуждению..."

Он закрыл книгу, посмотрел на свечу.

"Господи, помоги мне не быть фарисеем… а быть Твоим слугой."

И в эту ночь он уснул спокойно.