1

Тяжелое частое дыхание нарушало ночной покой, опустившийся на маленькое поселение средь лесов. По мокрой от прошедшего недавно дождя дорожке бежала невысокая женщина, облаченная лишь в одну просторную белую сорочку. Бежала совершенно босая, тонкие пряди растрепанных черных волос опутывали ее лицо и развевались на сильном ветру, а в округлившихся глазах читались охватившие её ужас и паника. Из перекошенного открытого рта вырывались едва слышные стоны и хрипы, а по бледным щекам не переставая текли слезы. Судорожно тряся головой, женщина оглядывалась по сторонам, бросая взгляд сквозь темень на небольшие дома — во всех до единого окна были наглухо закрыты, а уж света и подавно нигде не встречалось, жизнь словно разом ушла из этих мест. Напуганную незнакомку грязные улочки встречали лишь холодным молчанием и тьмой. Постепенно бег перешел в медленный шаг, и через несколько метров женщина вовсе остановилась, замерев, дрожа всем телом. Пытаясь что-то произнести, она замотала головой смотря вперед, в глубь увядающего осеннего сада, и неуверенно попятилась назад, вытянув обе руки перед собой. Из разомкнутых уст тут же послышался неприятный булькающий звук, расширенные глаза налились кровью, и несчастная упала на колени. Из последних сил она попыталась подняться, но ноги ее не слушались, а в голове помутнело. Позади нее мелькнула тень, затем вторая, и тьма начала сгущаться, сковывать женщину своими цепями. Странный силуэт навис над беззащитной, все ближе и ближе подступая к женщине, с ужасом взирающей на преследователей. Она еще отчаянней замотала головой, а изо рта вырвался беззвучный крик. Внезапно все конвульсии прекратились, ее дыхание с хрипом прервалось и белая сорочка окрасилась багровым цветом от стекающей с подбородка густой горячей крови. Тело обмякло и повалилось в небольшую лужу, вода в которой смешалась с дорожной раскисшей землей. Тени отступили, постепенно рассеиваясь, и все вокруг снова стало спокойно, даже ветер, недавно безжалостно терзавший кроны деревьев, стих...

Утреннее небо встречало пробуждающиеся ото сна окрестности бледной пеленой, сквозь которую слабо виднелся едва поднявшийся солнечный диск. В воздухе витала промозглая, оставшаяся после растаявшей ночи ноябрьская прохлада, в одночасье вызывавшая мелкую дрожь. С опушки ярко-рыжего леса до поселения доносилось редкое карканье ворон, уносимое вдаль порывами ветра. По земле стелился призрачным саваном туман, принимая разные очертания и скрывая под собой размокшие деревенские тропы. У самого выхода из поселения одинокий садовник жег ворох листьев, сваленных в странную каменную прямоугольную конструкцию, опоясанную мелкими проемами. Над ней в воздух поднимались густые клубы дыма угольного цвета, имевшие едкий неприятный запах, но мужчина с невозмутимым видом продолжал скидывать горсти пожухлой листвы в квадратное отверстие, не замечая отвратительной вони. На постаревшем лице покоилось полное равнодушие, уголки тонких губ опустились, утопая в морщинах, и лишь в выцветших глазах, смотрящих на языки пламени, пожиравших то, что было внутри несуразной конструкции, проскальзывала еле уловимая недобрая искорка.

Постепенно в каждом доме начали распахиваться ставни, являя серому свету тусклые запыленные окна, осторожно открывались двери, выпуская из душных комнат на крыльца еще сонных жителей этой уединенной местности. Вообще, пятничное утро в деревеньке совершенно отличалось от других дней: поселенцы поднимались раньше обычного, дабы успеть в здешнюю часовенку, возведенную около века назад. Те, кто был помоложе, удивлялись тому, как долго она простояла и до сих пор стоит. Несмотря на слегка перекошенные стены, которые местами имели деревянные вставки, накренившуюся остроконечную крышу и частично просевшую широкую лестницу, часовенка по прежнему гордо стояла и принимала всех.

— Глядите-ка, садовник Петер уже весь в работе. Вот молодец! — на крыльце одного из домов стояла женщина шестидесяти лет, укутываясь в теплую черную накидку. — Молодым надо брать пример с этого замечательного человека, чтобы мы могли спокойно покинуть этот мир, передав смену.

— Мама, нынче не время для этих разговоров, — возле дамы в возрасте показалась молодая женщина. — Сейчас мы идем на службу, там будут говорить о более значимых вещах для всех нас, и думаю, не обойдут стороной и эту тему. Старший Просвещенный, всех ему благ, каждую пятницу нас наставляет на нужный путь, открывает глаза, дает знания, так что, не волнуйся, о нашем душевном состоянии он позаботится как следует.

— Я нисколько не сомневаюсь в этом, Ада, нисколько… Дети готовы? — пожилая женщина глянула на дочь, и, получив утвердительный ответ, поторопилась покинуть крыльцо, придерживая тяжелую юбку атласного черного платья.

К слову, в этот день недели, идя на службу, мужчины, женщины и дети надевали одежду исключительно черного цвета, который считался у них парадным. Встретить кого-то в пятничное утро наряженного в иной костюм считалось абсолютно неприемлемым; каждый помнил и чтил традиции, укрепившиеся в этом поселении, и старался не нарушать их.

Вскоре на улочках поселения, словно муравьи, засуетились его жители, спешащие на службу, чтобы занять места в первых рядах, ближе к их почтенному служителю. Всех детей по обыкновению собирали вместе и они шли впереди взрослых, неся по кувшину воды от своей семьи.

— Доброе утро, Лара, — раздался приветливый голос позади пожилой женщины. — Прекрасная погода, не правда ли? Ада, душенька, здоровья тебе.

То была соседка, сорокалетняя незамужняя Присцилла Баэртон, одна из самых ярых прихожанок, всегда приветливая, но чересчур болтливая и любопытная, однако, совершенно безобидная. Конечно, изредка ее навязчивость утомляла и раздражала некоторых, заставляя как можно скорее придумывать повод, чтобы покинуть ее общество. В добавок к этому, Присцилла имела весьма дурную привычку: при разговоре она слегка облизывала кончики пальцев и проводила по ушам. Подобный жест она могла повторять несколько раз во время беседы, что пробуждало в собеседнике отвращение. Но, несмотря на это, женщина никому не доставляла каких-либо неприятностей и катастрофических неудобств.

— Милочка, и вам доброго утра, — пожилая дама обернулась и кивнула головой, мгновенно смерив взглядом соседку, будто проверяя ее внешний вид — все ли с ним в порядке. — Вы одна? Где же Генри? Не припоминаю, чтобы он когда-то пропускал службу, зная вашу семью, для вас слова нашего Старшего Просвещенного как воздух и вода.

— Это правда. Однако вчера вечером моего брата подкосила страшная простуда, и сегодня он просто не смог подняться. Печально! Если бы вы знали, как он огорчился из-за того, что не сможет посетить часовню.

— Прискорбно, — проговорила дочь Лары, и тут же отвернулась, дабы скрыть едва сдерживаемую улыбку. Ее всегда забавляла мисс Баэртон, ее манеры, немного глуповатое выражение худого бледного лица, на котором четко виднелись все морщинки. А вот брат соседки был настоящей бедой для Ады: этот странный и мрачный мужчина с круглыми, как у рыбы глазами, неприятным взглядом и такой же улыбкой, увивался за ней с тех самых пор, как муж Ады покинул этот мир, оставив ее с двумя детьми. Благо, строгая Лара не оставила овдовевшую дочь и своих внуков, и всячески их поддерживала. И как только Ада услышала, что отвратительный и надоевший ей Генри не появится в часовне, у нее тотчас поднялось настроение.

Присцилла еще с минуту покрутилась возле семьи Тартел, и торопливо направилась к остальным соседям, дабы пожелать им прекрасного утра. Ее поношенная юбка волочилась по земле, собирая всю грязь, но женщину это не особо волновало. Бросив укоризненный и брезгливый взгляд вслед соседке, Лара взяла под руку дочь и продолжила движение в сторону храма.