Фейк

— И что это? Это что, я вас спрашиваю? Вы хоть сами понимаете, что сделали?

С ними так надо. И только так. Иначе не поймут. Это еще шеф покойный говорил, когда на меня орал, с вами только так, иначе не понимаете ни хрена.

— А что?

Смотрит на меня. Стоит и смотрит на меня. Навытяжку стоит, еще шеф покойный меня вот так перед собой ставил, он сидит, я стою, смотрит на меня, взглядом расстреливает, эт-то шш-шш-то т-т-такое?

— Что? То есть вы даже не понимаете, что натворили?

Он опускает глаза.

— Да вы не на грудь мою смотрите, вы на текст смотрите!

Даже не покраснел. Обычно мужчины от таких слов или краснеют, или нагло ухмыляются, а этот ни то, ни другое, будто вообще не услышал, смотрит на бумагу, холодно, равнодушно, черт пойми, что у него на уме…

— И что вы пишете? Что пишете, я спрашиваю?

— За последние годы Десятигорск из маленького городка превратился в развитый индустриальный мегаполис…

— Очень рада я за ваш мегаполис… а вы сами-то в Десятигорске были?

— Не был.

— Ах, не были? Ничего, что там ни кола, ни двора, нищета-нищетой?

Молчит.

— Думали, проверять никто не будет, да?

Опускает голову.

— Виноват.

— Что виноваты, исправляйте теперь… горе мое, — говорю, как шеф говорил.

— Переписать?

— Ну, можете в Десятигорск поехать, город отстроить!

Смеюсь. Как шеф смеялся.

Максим выходит. Спокойно выходит, будто и не случилось ничего. Правда, что ли, ничего не чувствует, черт его пойми. Или сумасшедший какой-нибудь. Вот это плохо, совсем-то сумасшедших нам не надо, еще психов в редакции не хватало, хотя здесь и так одни психи…

Смотрю на стол.

Спохватываюсь.

Вот так, на хрена он мне статью свою оставил, делать мне больше нечего, статью читать…

Выхожу из кабинета, оглядываю офис, а Максим где, а Максима нет.

— А Максим где?

Люди вздрагивают, Ирина-Санна поднимает голову.

— А уехал.

— К-ку-да уехал?

— Так в командировку же.

— В какую на хрен командировку?

— Так вы же его в Десятигорск послали.

Вздрагиваю. Нехило. Точно сумасшедшего в контору взяла, правильно шеф покойный говорил, не разбираешься ты, Люська, в людях, не разбираешься, не твое это, не твое…

Возвращаюсь в кабинет, пол покачивается, подпрыгивает под ногами, роняет меня на ковер.

— Лёв-Лёв, вы что?

Это ко мне обращаются. Я вообще-то Любовь Львовна, они меня Лёв-Лёв называют.

Они.

Кто они.

Все.

Мир плывет перед глазами, хватаюсь за чью-то руку, рука отрывается, падает, а-а-а, это не рука, это папка с бумагами…

Неимоверным усилием воли прихожу в себя.

— Лёв-Лёв, вы…

Ирина-Санна помогает подняться. Доковыливаю до стола, придерживаю голову, чтобы не отвалилась.

— Ну что я могу сказать… — врач смотрит не на меня, а куда-то сквозь меня, — плохие новости…

Догадываюсь.

— Какая стадия?

— Третья.

Беру себя в руки. Покрепче.

— Значит, шансы есть?

— Какие шансы, барышня, это же трепанацию черепа делать надо.

Сжимаю зубы.

— Значит, сделаем.

— Вы так говорите спокойно… шансы пятьдесят процентов.

Сразу не понимаю, о чем он. тут же спохватываюсь.

— Ничего… всё… всё получится…

Выхожу в коридор на негнущихся ногах, чувствую, что не могу идти дальше, устраиваюсь на диване в холле. Над головой бубнит телевизор, показывает панорамы огромного мегаполиса, Москва, что ли, на Москву не похоже, м-мать моя женщина, Десятигорск…

— И что это?

Смотрю на него, расстреливаю взглядом в упор, как шеф покойный меня расстреливал.

Он опускает глаза. Стоит, покачивается, похоже, не прошла для него даром командировочка.

— А что?

— Нет, вы на него посмотрите, он еще спрашивает — а что! Вам какое задание дано было? А?

— Написать статью о редком животном…

— А вы про что написали?

— Про Тасманийского дьявола…

— Очень рада… написали… фотки даже из инета приложили… Молодец какой, инетом пользоваться умеем… — говорю, как шеф говорил. И делаю паузу. Многозначительную.

— Ну да.

Презрительно фыркаю:

— Да ну?

— А… что не так?

— Нет, вы на него посмотрите, он еще спрашивает, что не так! Ничего, что дьявол этот уже сто лет как вымер?

— Вымер?

— Ну а то! А вы не знали? Журналист, называется… все бы такие журналистиы были… исправляйте, горе вы мое…

— Переписать?

— Ну, я не знаю, можете дьявола тасманийского воскресить… — говорю, как шеф говорил, — идите уже, горе вы мое…

— Даже не просите, не возьмусь даже, — врач отмахивается.

Хватаюсь за соломинку.

— Да я вам сколько угодно заплачу.

— Хоть миллион платите. Хоть сто миллионов. Хоть двести. Не возьмусь.

Хватаюсь за еще одну соломинку.

— А… кто возьмется?

— Барышня, да никто за такую операцию не возьмётся, не просите даже!

Выхожу. По привычке на негнущихся ногах. Добираюсь до холла, устраиваюсь на диванчике под бормотание телевизора.

— …обнаружена популяция тасманийского дьявола, который ранее считался вымершим…

Что-то переворачивается внутри.

— А Максим где?

Ирина-Санна хмурится, думает, вспоминает.

— А… в командировке еще, вроде… хотя нет, постойте-постойте, вернулся уже…

Киваю. Уже и сама вижу, что вернулся. Вон он сидит у окна, тощий, всклокоченный, здорово его командировочка потрепала…

Смотрю на него.

Решение приходит само собой.

А что, если…

Набираю номер.

— Ну что, Максим, зайдите ко мне.

Хватаюсь за край стола, чтобы не свалиться со стула, голова опять предательски кружится.

Заходит. Как всегда на лице ноль эмоций, черт его пойми, о чем он думает.

Швыряю на стол статью.

— Это вы что написали? Что написали, я вас спрашиваю?

Ага, вот мы и удивились.

— Я написал?

— Вы, а кто, не я же! Что вы здесь пишете?

Опускает глаза.

— Вы на лицо мое смотрите, а не на грудь!

Равнодушно смотрит на меня. Снова никаких эмоций.

— Ну и что это, главный редактор «Мира между завтра и вчера» рассказала, какой она будет через десять лет!

— Но я…

— Что «Но», вы, вы писали? Вы. Откуда вы знаете, какая я через десять лет буду?

— Ну…

— Что ну? Что вы мне нукаете, не запрягли! Ничего, что у меня опухоль мозга? Ничего, что я от рака загибаюсь?

Молчит.

— Исправляйте… горе вы мое.

— Переписать?

— Ну а вы что хотите сделать? Можете меня от рака исцелить, может, получится…

Кивает. Молча выходит. Я так и не понимаю, да или нет. Смотрю ему вслед, — бледный, поджарый, на левой руке вырезан кусок мяса, что за черт, вырезан кусок мяса в виде тасманийского дьявола, из себя он его вырезал, что ли… Из кармана пиджака торчат схемы, чертежи, похоже, сам город отстраивал. Очень похоже.

Уходит. Хочется броситься за ним следом. Почему-то. Сама не знаю, почему.

Головокружение поутихает, набираюсь смелости, встаю. Делаю несколько шагов, надо же, получается. Растираю виски. Выглядываю в офис, люди вздрагивают, ага, испугались, бойтесь, бойтесь, правильно шеф покойный говорил, надо, чтобы боялись…

— А Максим где?

— Домой ушел.

Киваю.

— Ну-ну, самое время в разгар рабочего дня домой уйти.

Иду. Не домой. Не знаю, куда, ноги сами несут прочь из офиса, оказывается, весна на улице, в жизни бы не подумала, что весна.

— …а она мне такая говорит, видите ли, ваша дочь должна меня исцелить. Я говорю, с какой радости она должна тебя лечить, силы последние отдавать, моя дочь тоже жить хочет… Она и так все силы из себя выжимает, взялась тоже людей исцелять…

Вздрагиваю.

Холодеет сердце.

Бегу по улице, на бегу вспоминаю, где живет этот Максим, живет же он где-то, быть не может, чтобы нигде, хотя кто его знает, все может быть. Нет, говорил что-то, где живет, анкеты какие-то заполнял, а да, Горнозаводская, двенадцать…

Взбегаю по лестнице двухэтажного домика, голова не кружится, черт её дери, не кружится, чер-р-р-рт…

Толкаю дверь, дверь открывается удивительно легко, почему он её не запер, почему…

— Максим?

Оборачивается, бледный, позеленевший какой-то, хочет что-то ответить, не может, хватается за столешницу.

— Максим… вы…

Ничего не отвечает.

Хватаю его за руку, руки у него неожиданно теплые, почему-то раньше думала, руки у него холоднее льда…

— Максим… не надо… ну пожалуйста… ну очень вас прошу… ну разберусь я как-нибудь… ну честное слово… ну я же…