Анализ стихотворения Гумилева

Прекрасно то, что нравится независимо от смысла.

Иммануил Кант

Стихотворение «Заблудившийся трамвай» входит в поэтический сборник Гумилева «Огненный столп». Книга была издана осенью 1921 года уже после гибели поэта в издательстве “Retropolis” (Петербург — Берлин). Тираж сборника был очень маленьким: всего лишь тысяча экземпляров (второе издание 1922 г. — три тысячи). Сборнику предшествовало посвящение второй жене Гумилева Анне Николаевне (урожденная Энгельгардт).

В последний период творчества Гумилев уже перерос рамки акмеизма, литературного направления, у истоков которого он стоял.[1]

Путь трамвая — это путь Поэта и путь человечества. Мы не знаем истинного пути, мы заблудились, мы прыгаем на подножку трамвая, который нас несет неведомо куда. Вагон мчится через времена и страны. Его маршрут непредсказуем. Но в конечном счете он возвращается на круги своя. Всё — кольцо замкнулось. На петроградской улице поэт запрыгнул на подножку трамвая и вернулся в Петроград к Исаакиевскому собору. Герой бредет по незнакомой улице, до его слуха долетают различные звуки, производимые трамваем. И он видит в нем спасение, верит, что тот выведет его на истинный путь.

Шел я по улице незнакомой.

И вдруг услышал вороний грай,

И звоны лютни, и дальние громы.

Передо мною летел трамвай.

В этой звукописи и ужас, и смерть («вороний грай»), и прекрасное, мир искусства («звоны лютни»), и бескрайняя грозная Вселенная («дальние громы»).

Как я вскочил на его подножку,

Было загадкою для меня.

В воздухе огненную дорожку

Он оставлял при свете дня.

Поэт удивлен: как ему удалось оказаться в трамвае, несущемся с бешенной скоростью, подобном огненной комете.

Остановите, вагоновожатый,

Остановите сейчас вагон.

Ему уже ясно, что этот путь сулит бури, катаклизмы, смерть. Всё смешалось: страны, эпохи, лица. Героя страшит это, он хочет сойти с трамвая. Обращается к вагоновожатому с просьбой остановить вагон. Но кто он этот безликий вагоновожатый? Кто он, не слышащий просьб несущихся в его вагоне в неизвестность? Кто он этот всемогущий вожатый? Он остается глух к мольбам.

Поздно. Уж мы обогнули стену,

Мы проскочили сквозь рощу пальм,

Через Неву, через Нил и Сену

Мы прогремели по трем мостам.

Треугольник: Нева — Россия, Нил — Восток и Сена — Запад. Вершина треугольника Россия, откуда идет трамвай и куда возвращается.

В стихотворении есть такие строки:

Мчался он бурей, темной, крылатой,

Он заблудился в бездне времен…

Мучительное ощущение одиночества, затерянности в жизненном лабиринте возрастает. Равно как и другие скорбные мотивы — разлада души и тела, противоречий сознания. Г. Струве в поздней поэзии Гумилева находит печать таинственности, влияние У.Блейка. действительно, Гумилеву свойственно притяжение к философской аллегории, к объединению реально видимого и предчувствуемого — прозреваемого. Внимание направлено к тайнам духовного бытия человека, своему внутреннему состоянию.

И промелькнув у оконной рамы,

Бросил нам вслед пытливый взгляд

Нищий старик, — конечно, тот самый,

Что умер в Бейруте год назад.

Напрасно мы старались бы проследить маршрут трамвая. Он непредсказуем. Это мир хаоса со случайно выхваченными географическими точками. Герой не знает, где он будет в следующий момент. Нева, Нил, Сена, нищий старик в Бейруте в Ливане (или как тогда говорили, в Леванте), умерший год назад, стена (может быть, Великая Китайская стена?)… Эти блуждания трамвая не подвластны пониманию человеческим рассудком. Но хаос царит не только в пространстве, но и во времени. Здесь нет традиционного деления на прошлое, настоящее и будущее. «Оконная рама» — атрибут дома, но это дом на колесах, который несется сквозь времена и пространства, и человек — пассажир этого дома. Отзвуки проклятых вопросов врываются в его стихотворение:

Где я? Так томно и так тревожно

Сердце мое стучит в ответ.

Видишь вокзал, на котором можно

В Индию Духа купить билет.

Всё смешалось. И герой уже не знает, в каком он месте и времени. Он словно в темной комнате, в которой невозможно ориентироваться. Он встревожен, но одновременно и томится от предвкушения чего-то неведомого. На вокзале можно купить билет в Индию Духа. Таинственная древнеиндийская культура и философия притягивала интеллигенцию России и Запада. В древнеиндийской мудрости пытались найти ответы на мучительные вопросы современности. Николай Рерих уедет в Индию, где создаст свою оригинальную религиозно-философскую систему.

Как и большинство стихотворений Гумилева, «Заблудившийся трамвай» обладает спокойной интонацией. Мы слышим рассказ. Необычный, парадоксальный поэтический строй сообщает внутреннюю напряженность. Поэт творит фантастические превращения, «вторую реальность».

Вывеска… кровью налитые буквы

Гласят — «Зеленная», — знаю, тут

Вместо капусты и вместо брюквы

Мертвые головы продают.

Ужасная картина: в зеленной лавке, где продаются свежие овощи, выставлены на продажу мертвые головы. Тут уже смешаны и реалии жизни.

В красной рубашке, с лицом, как вымя,

Голову срезал палач и мне.

Она лежала вместе с другими

Здесь в ящике скользком, на самом дне.

Палач, отрезающий головы, уж ли не символ России с ее гражданской войной, террором, репрессиями? Не случайно же палач в красной рубахе. Через некоторое время и сам поэт станет жертвой террора.

А в переулке забор дощатый,

Дом в три окна и серый газон…

Остановите, вагоновожатый,

Остановите сейчас вагон.

Трамвай вернулся. Окраина с дощатым забором и небольшим домиком. В таком домике жила пушкинская Параша из «Медного всадника». Поэт не может не узнать этого места и снова просит вагоновожатого остановить вагон.

Машенька, ты здесь жила и пела,

Мне, жениху, ковер ткала.

Где же теперь твой голос и тело,

Может ли быть, что ты умерла!

Свою невесту он называет ласковым народным именем — Машенька, как в сказке. Она, любимая, в тех далеких-далеких, как сказочное детство, временах. «Жениху ковер ткала» — это из гомеровского эпоса, Пенелопа, годами ткущая ковер в ожидании любимого Одиссея. Ткание ковра — это многолетнее ожидание возлюбленного, которого унес заблудившийся трамвай. Счастье невозможно — он может вернуться только к умершей невесте.

Как ты стонала в своей светлице,

Я же с напудренною косой,

Шел представляться императрице

И не увиделся вновь с тобой.

Это Маша Миронова из «Капитанской дочки», тоже ожидающего в волнении и слезах жениха, над которым нависла угроза смерти. С «напудренными косами» ходили дворяне в екатерининское время. Он идет к императрице, вновь разлука с любимой.

Поэт задумывается о собственной судьбе в переломную эпоху, переживаемой Россией:

Понял теперь я: наша свобода

Только оттуда бьющий свет,

Люди и тени стоят у входа

В зоологический сад планет.

«Зоологический сад планет» — знаки Зодиака, которыми обозначаются планеты. Всем мы, живущие и мертвые, стоим у порога Вселенной, откуда и исходит свет истинной свободы.

«Люди и тени стоят у входа» во Вселенную, вечность. Только Вечность несет свободу. Здесь на земле ее не может быть.

Стихотворение рождено вечными проблемами — смысла жизни и счастья, противоречия души и тела, идеала и действительности и т.д. Обращение к ним сообщает стихотворению величавую строгость, чеканность звучания, мудрость притчи, афористическую точность. В богатое, казалось бы, сочетание этих особенностей органично вплетена еще одна. Она исходит от теплого, взволнованного человеческого голоса, самого автора в раскованном лирическом монологе. Эмоциональная окраска сложного философского поиска делает его частью живого мира, вызывая сопереживание.

И сразу ветер, знакомый и сладкий,

И за мостом летит на меня

Всадника длань в железной перчатке

И два копыта его коня.

Это Медный Всадник — символ государства, который некогда раздавил своими железными копытами несчастного Евгения. Всё вернулось на круги своя.

Редкой выразительности достигает Гумилев соединением несоединимых элементов. Стихотворение символизирует безумное, роковое движение в «никуда». И обставлено оно устрашающими деталями мертвого царства. Но только его тесным сцеплением с чувственно-изменчивым человеческим существованием донесена трагедия личности. Правом художника Гумилев пользовался с завидной свободой и, главное, с удивительной результативностью.

Верной твердынею православья

Врезан Исакий в вышине,

Там отслужу молебен о здравье

Машеньки и панихиду по мне.

Смерть восторжествовала. И Поэта никого не осталось. Он обречен. Жизненный круг завершился. Путешествие в хаос закончилось. Больше ничего не будет.

Хаос времени и хаос пространства. Всё смешалось в воображении Поэта. Время — это не поступательное движение, а хаотическая смесь эпох и лиц. Неслучайно в стихотворении то и дело всплывают литературные аллюзии.

Поэт как бы постоянно раздвигает узкие границы лирического стихотворения. Особую роль играет неожиданная концовка:

И все ж навеки сердце угрюмо,

И трудно дышать, и больно жить…

Машенька, я никогда не думал,

Что можно так любить и грустить.

В финале непредвиденное: все побуждения человека, в том числе и духовные, оказываются «слабым отблеском» высшего, божественного сознания. В последней строфе мысль вырывается к иным рубежам. Боль отчаянья. Единственное спасение — в любви, которая неотделима от грусти.

Есть мир рациональный с упорядоченным пространством и временем. В этом мире трамвай жизни движется строго по рельсам, а потому заблудиться не может. У Гумилева же мир хаоса, неупорядоченная Вселенная, где легко затеряться и пропасть, где невозможно найти опору. Здесь мертвый может быть одновременно живым, здесь можно быть в разных точках пространства и жить сразу в нескольких эпохах. Здесь иные, непонятные человеческому разуму законы. Неслучайно возникает образ безумного Евгения из «Медного всадника», этого двойника Поэта. Опять возникает совмещение эпох.

Власть, государство раздавило человека. Спасение в любви. Пенелопа ткет ковер, пытаясь обмануть время. Но буйное время — заблудившийся трамвай — несет Поэта мимо. Ему не дано остановки. Трамвай — это рок, это судьба.

Стихотворение Гумилева бедно эмоциональным и музыкальным содержанием; он почти ничего не говорит о переживаниях интимных и личных; он избегает лирики любви и лирики природы, индивидуальных признаний и самоуглубления, как и большинство поэтов «Гиперборея». Для выражения своего настроения он создает объективный ряд зрительных образов, напряженных и ярких, он вводит в свое стихотворение повествовательный элемент и придает ему характер полуэпический — балладную форму. Искание образов и форм, по своей силе и яркости соответствующих его мироощущению, влечет Гумилева к изображению экзотических стран, где в красочных и пестрых видениях находит зрительное, объективное воплощение его греза. Муза Гумилева — это «муза дальних странствий».

Гумилев любит подчеркнутую яркость образов, пышность слов и преувеличенно звонкие рифмы. Он не только хороший поэт, но и великолепный оратор.

Гумилев любит риторическое великолепие пышных слов, но стремление к напряженности и яркости он соединяет с графической четкостью словосочетания. Здесь мы видим сознательное и рациональное словоупотребление, отточенный афоризм, эпиграмматичность строгой словесной формулы, словесную четкость и строгость.

У Гумилева в отличие от символистов новое чувство жизни. Наиболее явные черты этой жизни — выход поэта в разнообразный и чувственный мир. Можно говорить об идеале «гиперборейцев» как о неореализме, понимая под художественным реализмом точную передачу впечатлений от внешней жизни, а также жизни душевной, воспринимаемой с внешней, наиболее раздельной и отчетливой стороны; с тою оговоркою, конечно, что для поэта необязательно стремление к простоте прозаической речи, которое казалось неизбежным прежним реалистам, что от эпохи символизма они унаследовали отношение к языку как к художественному произведению.

Если видеть в Гумилеве представителя нового реализма, снова принявшего в поэзию все богатство и разнообразие внешнего мира, необходимо поставить вопрос о том, в какой мере в его произведении мы имеем дело с объективной, реалистической поэзией? Исчезла ли в поэтическом восприятии жизни поэта та субъективность, та келейность, то спазматическое искажение жизненных способностей, которое отличает лирику поэта-индивидуалиста? Конечно, нет. Индивидуалистическая искушенность слишком глубоко вошла в восприятие жизни поэтом, который воспитывался на символизме. Мир Гумилева напряженный, экзотически красочный, патетический и мужественный, но нет действительного выхода в мир из своей одинокой души, нет действительного подчинения отдельной личности объективной жизни. В частности, некоторые продукты душевного разложения, сопровождающие индивидуалистические течения поэзии, декадентский аморализм вошли в его стихотворение.

Это стихотворение уже не является лирическим по преимуществу, во всяком случае, некоторая двойственность поэта проявляется уже в том, что в форме лирического стихотворения, по существу своему личного и музыкального, он предпринял опыт создания поэзии живописной и устремленной к внешнему миру.

В стихотворении нет ни романтической бравады, ни напускного оптимизма. Оно полно мрачной символики, туманных намеков, предощущений «непоправимой гибели».

С другой стороны, высокая сознательность поэта в обращении со словом кажется достижением по сравнению с поэзией намеков и настроений. Преимущество поэта в том, что душевное содержание как будто до конца воплотилось в слове; отсюда — соблазн художественной завершенности поэтических слов. Но это формальное совершенство, это художественное равновесие в стихотворении поэта достигается рядом существенных уступок: не победой формы над хаосом, а сознательным изгнанием хаоса. Всё воплощено, оттого что удалено невоплотимое, всё выражено до конца.

Гумилев сознательно пренебрегает подчеркнутой мелодичностью романса. Его стихотворение не похоже на песню. Оно воспринимается как отрывок разговорной речи, интимной и небрежной, намеренно пренебрегающей приемами музыкального воздействия. У Гумилева стихотворная речь приближается к речи разговорной. Стихи Гумилева не мелодичны, не напевны, при чтении они не поются, музыкальный элемент в них не преобладает, «не предопределяет собой всего словесного строения стихотворения» [2]. Сюда относится прежде всего разговорная фразеология: «Машенька, ты здесь жила и пела», «Машенька, я никогда не думал» и т.д. Большое значение имеет эпиграмматический характер стихотворения, любовь к сентенциям, к четким и точным словесным формулам, к смысловому заострению, к рассуждению («Наша свобода — /Только оттуда бьющий свет», «Я никогда не думал, что можно так любить и грустить»). Эпиграмма как поэтический жанр, конечно, не может быть певучей; она подсказывает нам не напевное исполнение, а такое чтение, которым выделяется смысл каждого слова.

Данное стихотворение Гумилева может служить примером философско-поэтического синкретизма.[3] Художественная задача соединяется с задачей морально-общественной проповеди, эмоционально-волевого воздействия. Здесь поэзия граничит с риторикой, т.е. с такой речью, которая рассчитана на эмоционально-волевое воздействие на слушателя.

«Заблудившийся трамвай», как и многие другие произведения Гумилева и других акмеистов, написан дольником, стихом, ритмика которого организуется выравненностью ударений по количеству их в стихотворных строках.

Шел я по улице незнакомой

И вдруг услышал вороний грай,

И звоны лютни и дальние громы —

Передо мною летел трамвай.

— — ( — ( ( ( ( — (

( — ( — ( ( — ( —

( — ( — ( ( — ( ( — (

( ( ( — ( ( — ( —

В каждой строке за редким исключением по четыре ударных слога. Между ударными располагаются один — два (реже три) безударных слога. Пропуск первого метрического ударения увеличивает межударный промежуток до трех — четырех слогов. Это позволяет рассматривать дольник Гумилева как трехсложный размер со стяженными межударными интервалами.

В основе ритмической организации дольника лежит чередование неравносложных ритмических долей (а не слогов, как в силлабо-тоническом стихе). Это повышает ритмообразующую роль ударений, следовательно, и ритмико-интонационную самостоятельность слов, соединенных одним сильным ударением словосочетания.

Возможность варьирования положений ударения в дольнике обусловливает его ритмическую гибкость, позволяет передавать естественную интонацию речи с ее градацией ударений по силе.

Как я вскочил на его подНОЖку,

Было заГАДкою для меня,

В воздухе огненную доРОЖку

Он оставлял и при свете ДНЯ.[4]

Звуковая организация стихотворения[5]. Нагнетание ударений в конце строки для передачи движения, сочетание открытых слогов («Через Неву, через Нил и Сену/ Мы прогремели по трем мостам»), звукопись для передачи стука железных колес трамвая, проезжающего по мостам и т.д.

Совершенное по форме, что всегда отличало лучшие произведения Гумилева зрелой поры, стихотворение выявило знаменательную тенденцию возврата к символизму, когда эстетика акмеизма с ее «выверенной соразмерностью образов» разрушается под напором смятенного человеческого духа. Развиться этой тенденции, однако, было не суждено, жизнь и творчество Гумилева внезапно оборвались: 3 августа 1921 г. он был арестован и несколько позже по решению суда расстрелян как участник контрреволюционного заговора петроградской боевой организации.

ЛИТЕРАТУРА

• Гумилев Н.С. Избранное. — М., «Советская Россия», 1989.
• Гумилев Н.С. Драматические произведения. Переводы. Статьи. Л., 1990. Гумилев Н.С. Проза. М., 1990. Гумилев Н.С. Собрание сочинений, тт. 1-3. М., 1991. Н.С.Гумилев pro et contra: личность и творчество Н.Гумилева в оценке русских мыслителей и исследователей. СПб, 1995.
  • Блок А. Без божества, без вдохновенья // Блок А. Собр. соч.: В 8 т. — М.; Л., 1962. — Т.6.
  • Брюсов В. Вчера, сегодня и завтра русской поэзии // Брюсов В. Собр.соч.: В 7 т. — М., 1975. — Т. VI.
  • Не покоряясь магии имен: Н.Гумилев-критик. Новые страницы / Предисл. и коммент. А.В.Лаврова и Р.Д.Тименчика // Литературное обозрение. — 1987. — № 7.
  • Николай Гумилев в воспоминаниях современников. М., 1989
  • Павловский А. Николай Гумилев // Вопросы литературы. — 1986. № 10.

[1] АКМЕИЗМ (от греч. akme — высшая степень чего-либо, цветущая сила), течение в русской поэзии 1910-х гг. (С. М. Городецкий, М. А. Кузмин, ранние Н. С. Гумилев, А. А. Ахматова, О. Э. Мандельштам ); провозгласил освобождение поэзии от символистских порывов к «идеальному», от многозначности и текучести образов, усложненной метафоричности, возврат к материальному миру, предмету (или стихии «естества»), точному значению слова. «Земной» поэзии акмеизма свойственны отдельные модернистские мотивы, склонность к эстетизму, камерности или к поэтизации чувств первозданного человека.

[2] Жирмунский В.М. Теория литературы. Поэтика. Стилистика. — «Наука», Л., 1977. — С.59.

[3] СИНКРЕТИЗМ (от греч. synkretismos — соединение),

1) нерасчлененность, характеризующая неразвитое состояние какого-либо явления (напр., искусства на первоначальных стадиях человеческой культуры, когда музыка, пение, поэзия, танец не были отделены друг от друга; нерасчлененность психических функций на ранних ступенях развития ребенка и т. п.).

2) Смешение, неорганическое слияние разнородных элементов, напр. различных культов и религиозных систем в поздней античности — религиозный синкретизм периода эллинизма.

[4] Литературовед Бобров предложил называть дольник паузником. В некоторых стиховедческих работах (М.Гаспарова, А.Колмогорова, А. Кондратова и др.) дольником называется стих с урегулированным количеством сободно расположенных в строке ударений. Появляясь изредка в русской поэзии XVIII и первой половины XIX века, дольник широко входит в нее с конца XIX в.

[5] Звуковая организация речи — художественно выразительное, выполняющее эстетические функции повторение в стихотворной речи элементов звукового состава — согласных и гласных звуков, ударных и безударных слогов и пауз, различных видов интонаций, однородных синтаксических оборотов, повторений слов и др.