Глава 8. Слово ранит, как меч

Весь день небо оставалось ясным, но к вечеру с севера приползли тяжелые тучи, обещавшие если не бурю, то долгую, изнуряющую метель. После полумрака в помещениях для слуг снег казался магической субстанцией, источавшей свет, и, выйдя во двор, Симель тут же зажмурилась. Прикрывая глаза ладонью, она прошла под низкой аркой ворот, и оказавшись в среднем дворе, направилась к Восточной башне. Она уже почти миновала храм, как вдруг из-за приоткрытых дверей послышалось пение церковного хора, заставившее ее замереть на месте: двадцать чистых голосов возносило хвалы Единому и деяниям его на земле. Симель прислушалась, взглянула на заходящее солнце — до ужина еще оставалось немного времени — и вошла в храм.

Все три нефа, от алтаря до дверей, были забиты молящимися. Обитателям замка пришлось тесниться вдоль стен, уже три дня весь центр храма занимала свита принцев. Люди с гербовым крестом, знаком Лотпранда, держались вместе, а золотые звезды и серебряные птицы смешались, не чураясь друг друга — принц Бренельд с детства жил на воспитании у брата и, даже пройдя рыцарские посвящение, не покинул родовое гнездо.

Это был отличный шанс получше рассмотреть сыновей короля, и Симель тихонько заскользила вдоль стены к алтарю — оттуда было видно отца Бреттани и принцев во главе молящейся толпы. Лотпранд стоял чуть впереди, отделенный от братьев пустым пространством. Мощный и высокий, он был заметен своим ростом почти также, как Кормак и Дор Грандж, чьи головы возвышались над толпой в разных концах храма. Хорошо, что сама она не стояла сейчас среди женщин — отец Бреттани всегда глазеет на тех, кого лучше видно. Прямо за Лотпрандом стоял светловолосый юноша, издалека и вовсе непохожий на Саврайсов, но, судя по звезде на нашивке — сын принца Сейтера. Он также, как и Лотпранд, высоко держал сложенные вместе ладони и смотрел на священника. Сейтер больше смотрел по сторонам, руки его лениво опустились уже на самый живот. Бренельд низко склонил голову и явно дремал стоя.

Симель оглядела толпу и вовремя отвернулась, чтобы не встретиться взглядом с Кормаком. Хор взял высокую ноту и под самым куполом, отражаясь от стен, затрепетало эхо. Низкие голоса одной половины хора нараспев произнесли следующую строку, другая подхватила последние слова, и молитва как будто взлетела к небесам сквозь камень земной обители веры. Отец Бреттани на своем возвышении поднял вверх чуть дрожавшие руки и начал Моления. Хор тихо вторил его словам, и Симель не переставала дивиться этой сладкой гармонии. С тех пор, как она, будучи совсем еще крошкой, слушала Моления в родном Марскелле, эта музыка казалась ей самой прекрасной, которую когда-либо создавал человек. Священник возвысил голос:

— Мое имя было в вечности, мое имя останется в ваших сердцах… Пронеси свою жизнь сквозь меня, открой мне душу свою… Обрати взор свой к небу, к Обители моей, и знай — я смотрю на тебя… Вознеси молитву души своей и знай — я слышу тебя…

Симель вздохнула. Если она хотела поесть перед ночной сменой, ей стоило поторопиться.

— Восхвалим бога Единого! Восхвалим Его доброту и прощение! То, что дал Он нам, и то, что даст в Покое! Восхвалим созданную Им землю, дары ее и того, кто ныне над нами!

Симель бочком двинулась к дверям и ей показалось, что глаза священника неодобрительно сверкнули из-под прикрытых век. Ну, что ж, Моления могут продолжаться и без нее, а помощь королю важнее, что бы ни сказал по этому поводу отец Бреттани.

— Это просто восхитительно! — Симель не могла отвести взгляд от подноса, уставленного десятком невиданных блюд. В лекарской, где несколько ее коллег по цеху трапезничали без отрыва от дел, аромат жареного мяса перебивал даже крепкий запах полыни. Сегодня безусловно один из великих праздников, но ведь они остались без главного повара. Кто из подручных мастеров так долго прятал свой талант? Видимо, этот вопрос был написан у Симели на лице, потому что Эшен, колоритный южанин в свободных пестрых шароварах, созвучно ее мыслям произнес:

— Говорят, на кухне наняли нового повара со стороны. Очень кстати к Сошествию.

Симель сглотнула, пытаясь сдержать бурчание в животе: в день Сошествия завтракать и обедать было запрещено, и она чувствовала дикий голод.

— Еще вчера говорили, что никого не возьмут, пока наши повара не попробуют свои силы. Не хочу быть жестокой, но сейчас мне все равно, что с ними сталось, — она обнаружила, что сжимает в руке вилку.

— Прошу, — Эшен усмехнулся и сделал приглашающий жест в сторону подноса. Пока Симель орудовала ножом над нежным сочным мясом, он приладил над огнем небольшой котелок и продолжил, не глядя в ее сторону. — Мне кажется, отвар, который вы готовили на той неделе, был очень хорош и лишь поэтому королю стало лучше. Пожалуйста, повторите его еще несколько раз, и попросим наших друзей повременить с другими опытами.

Симель заметила косые взгляды лекарей и горько усмехнулась:

— Вам не повлиять на них, господин дон Бар. Мне кажется, всех здесь больше занимает свое искусство, нежели чужое здоровье.

Маленький смуглый южанин улыбнулся одними губами и принялся аккуратно шинковать длинные сушеные стебли.

— Вы все же попробуйте.

Он отвернулся, хотя Симель с удовольствием поговорила бы еще, так как остальные лекари не вызывали даже желания здороваться. Покончив с ужином, она решила последовать мудрому совету и, накинув теплый плащ, пошла вниз за еще одним котелком.

Вечер выдался на редкость холодным, согнав стражников поближе к караулкам и горячему вину. Отец Бреттани в темноте пересекал верхний двор, ругая всех и вся. Праздничные недели Сошествия были в самом разгаре, а на исповедь явилось всего несколько благочестивых служанок. «Если бы Единый, слава ему и хвала, — священник коротко вознес глаза к небу, — сошел на землю еще один раз, прямо сегодня, то, увидев все это, точно сокрушил бы земную твердь!» Святой отец решительно прокладывал себе дорогу через свежие сугробы, несмотря на то, что кто-то уже ходил здесь и оставил в снегу узкую дорожку — он чувствовал, что так правильно, что усилие это богоугодно. «Да, страдания земные и усердие…» Попав в невидимую яму, Бреттани неуклюже замахал руками и провалился в холодный снег по пояс. Со стены послышался тихий смешок, и он погрозил кулаком в пустоту, где только что мелькнул стражник.

— Воздастся, всем воздастся по заслугам! — Пропыхтел он, выбираясь из ямы. Чем так поразила Единого земля в прошлый раз, что он решил не карать создания свои, отец Бреттани не знал, но очень хотел бы узнать. Ведь иначе уже и он мог бы родиться в Покое; и многие до него, и многие после никогда бы не узнали, что такое низменные земные грехи. «Потому что, — мечтательно вздохнул священник, — не было бы уже никакой земли!» Он подобрал мокрые, отяжелевшие полы рясы и снова побрел вперед.

Симель возвращалась по своим следам у башни, как вдруг увидела впереди долговязую фигуру отца Бреттани. Он с трудом пробирался сквозь снег, его белая шапочка сползла на самый лоб, а всклокоченные волосы окутали плечи седым облаком. Видя, что встречи не избежать, она продолжила путь и, подойдя ближе, поздоровалась, но священник резко поднял руку:

— Стой. Знаешь ли ты, что Единый накажет тех, кто пренебрегает святыми традициями?

Симель остановилась и непонимающе моргнула.

— Думаешь, можно вот так врываться посреди службы и уходить, когда захочется? — Сощурился Бреттани.

Вот оно что.

— Я очень спешила, святой отец. Спешу и сейчас — склонила она голову, пряча сердитый взгляд.

— В храм, я надеюсь? — Язвительно спросил священник, прекрасно видя, что она идет не туда.

— Нет, в кухни, — и с этими словами Симель, не дожидаясь новой тирады, отправилась дальше.

— А ну, вернись! — Крикнул вслед отец Бреттани. — Торопишься наполнить брюхо? Грешница!

Но она, не оборачиваясь, лишь ускорила шаг.

Когда с готовкой было покончено, солнце уже давно закатилось за горизонт, а на пороге стояла темная зимняя ночь. Симель сменила худощавого Азоха Рана у постели короля и теперь, катая в ладонях кубок с горданийским красным, смотрела через южное окно на маяк. Непроглядно черное небо, окружавшее со всех сторон замок, поглотило город и толстые стены королевской спальни, и теперь на много миль вокруг простиралась только ночная пустота. Один лишь маяк, как исполинский факел, возвышался над черными водами океана, и Симели казалось, что она мотыльком парит над землей, привлеченная светом.

Она взглянула на короля — он смотрел вдаль, на широкую полосу красно-золотых бликов, стелющуюся по льду от гавани до самого горизонта. В камине с сухим треском выстрелила искра, и Симель тряхнула головой, избавляясь от ощущения полета. Камин был единственным звеном, связывающим ее с этим миром: во всей комнате не горело ни единой свечи.

— Также в тишине потрескивал огонь на стоянке, — вдруг проговорил король, кубок в его руках наклонился. Симель взглянула на него. В паутине легких седых волос Вилиама играли отсветы огня, тени залегли в глубоких морщинах, а живые, молодые глаза напряженно блестели. О чем он вспоминал?

Симели в такое время вспоминался дом. Благодатная долина лежала среди западных предгорий, и когда Берждом уже накрывали сумерки, Марскелл еще долго купался в закатных лучах. Потом оба маленьких замка исчезали во тьме, но Симель могла бы найти дорогу между ними и с закрытыми глазами. Берждом был ей вторым домом, а долину они с Хави изъездили вдоль и поперек, пытаясь накрыть банду Фрейцера.

И когда огонь трещал вот так среди ночи, а она дремала в неудобном кресле, Симели чудилось, будто она заснула под деревом, укрытая не одеялом, а плащом, и стоит только погрузиться в сон, как сразу встрепенутся солдаты, послышится клич разведчика и нужно прыгать в седло и мчаться туда, где чинит погромы ненавистная шайка.

Где-то за стеной громко затрещал сверчок, ночь вступила в свои права. Симель подбросила дров в камин, расшевелила кочергой угли и снова завернулась в одеяло. Король все молчал.

— Сир, о какой стоянке вы вспоминали? — спросила она тихо.

Очнувшись, Вилиам посмотрел на нее так, будто не понимал, где находится.

— А. Мы тогда подошли к Венброгу. Было также темно и холодно. Нет, холоднее, гораздо холоднее, — король задумчиво склонил голову к правому плечу.

— Армия, которую вы привели туда, заслонила собой горизонт? — улыбнулась Симель, вспоминая шпалеру у главной лестницы.

— Ты про тот гобелен? — король поднял брови. — Едва ли. Но можешь быть уверена, ни до меня, ни после на севере не видели столь большого войска.

— Должно быть, это напугало беренцев.

Король неуверенно хмыкнул:

— Возможно. Но Дерик Беренский был не из пугливых. Так что я сделал все, чтобы мы не потеряли то, чего уже достигли.

Он на мгновение закрыл глаза, перебирали складки одеяла. Симель тихонько подвинула кресло поближе. Отец столько рассказывал ей о Беренском походе!

— «Его величество Вилиам Светлый решил осадить Венброг ночью, с марша, и тысячи огней морем потекли с холмов, окружавших крепость», — процитировала она «Хронику» Локара Плагардия. К ее несказанному удивлению, король вдруг рассмеялся и желтые блики огня заплясали в серебряных волосах и бороде.

— Локар, пройдоха… Твердил, что, чем бы ни закончилась осада, сделает из этого великий поход. Все время ходил за мной и лез в самое пекло, — король вздохнул. — Я не ожидал, что ему не придется лгать.

Перед глазами Симели уже вставали картины боя, о котором она столько слышала.

— Все знали, как богат припасами Венброг, почему Дерик вышел за стены? Он был безумен?

— Он был честен и храбр. Не скрывал, что хочет полной свободы, и не боялся за нее драться. Мы могли бы просидеть там всю зиму, но, слава Единому, герцог предпочел сражаться. Достойный противник — это счастье для воина.

— Но в «Хронике» сказано, что Дерик позорно отказался биться с вами один на один.

Король едва заметно закатил глаза:

— «Хронику» создал человек, считавший, что историю пишут победители.

— А разве не так? — взгляд Вилиама потяжелел и Симель примирительно замахала руками. — Простите, ваше величество. Я хочу сказать, что ваши деяния уже давно принадлежат истории и… у вас все меньше прав на свои подвиги, — она нервно сцепила пальцы. — Вы понимаете?

— Понимаю. Но победители пишут не историю, а книги о ней. Лживые книги, — голос короля звучал ровно, но глаза выдали скрытую досаду. Он кашлянул и поправил на ногах одеяло.

— В шатре, куда я пригласил Дерика, мы были одни. Я предложил поединок, он ответил, что был бы рад сразиться со мной — и умереть от моей руки, — но его люди хотят взять в битве пленников и получить хороший выкуп. Союзники не примут поражения, и он не сможет удержать их от боя. Я признался, что советники требуют от меня покарать Берению и разгромить его войско, а мои люди ждут не меньшей добычи. Он сказал, что теперь куда лучше понимает мои стремления. А на следующий день беренская армия была разбита. Дерик, которого солдаты приволокли к главным воротам, встал передо мной на колени. Только руки у него были связаны за спиной. Но, как ты говоришь, этот подвиг уже не принадлежит мне. Людям приятнее думать, будто он молился на меня, как на Единого, — король громко фыркнул.

— Но, ваше величество… — Симели очень хотелось возразить ему, но она и сама не знала, что хочет сказать.

— Пустое, Симель, — махнул рукой Вилиам. — Это все мелочи. Равно, как его деяния, король и сам не принадлежит себе. Но не помню, чтобы я жаловался, так что не вздумай меня жалеть.

— Хорошо, — Симель невольно улыбнулась, — не буду.

Она вновь перевела взгляд за окно. Пламя на маяке безмятежно выплескивало вверх языки огня, на льду мерцали блики-лодочки, штиль наполнял воздух тишиной. В молчании время потянулось медленнее и, казалось, все никак не может перевалить за полночь.

Король бросил взгляд в черноту ночи, потом оглянулся на камин, где мягко потрескивали поленья, и хрипло вздохнул:

— Ты говорила, менестрель хочет петь для меня?

Симель кивнула. Вилиам подтянул одеяло повыше.

— Зови его сюда.

Симель не ожидала, что он помнит об этом, но ничего не сказала. Выйдя из покоев короля, она направилась к черной лестнице. Возможно, в Малом зале, самом теплом в замке, еще веселятся придворные, и тогда Эймар наверняка окажется там, иначе придется без всякого сожаления поднять его с постели.

Беспорядочный шум и громкий смех Симель услышала, как только спустилась на второй этаж. Остановившись посреди холла между Тронным и Малым залами, она прислушалась. Как и следовало ожидать, гомон доносился со стороны Малого, теперь оставалось, не привлекая излишнего внимания, пробраться внутрь. Приоткрыв дверь, Симель заглянула в щелку и увидела странную картину: мужчины и женщины с кубками в руках стояли вокруг стола, смеясь и хлопая, а по столу небрежно скакал сир Ольмерт, рыцарь Гвардии короля, и размахивал бараньей ножкой:

— Тогда я зашел справа! А потом слева! И вновь ударил! Берегись, чудовище!

Весельчак делал размашистые выпады и хохотал громче всех, но по точным движениям было видно — он абсолютно трезв. Симель усмехнулась: ей нравился этот человек, у него всегда был хитрый вид и улыбка до ушей; когда все вокруг пьянели и не понимали, что происходит, он не упускал случая подтрунить над чьей-нибудь глупостью. Тихонько скользнув в двери, Симель двинулась к скамье, где Эймар настраивал лютню.

— Я почти вонзил свой клинок ему в брюхо, но тут… Дракон изрыгнул мокриц и лягушек! — Ольмерт упал на колени, зажимая рот в воображаемой тошноте. — Меч выпал из моих рук, а мокрые гады поползли в самый нос!

Леди в толпе скривились и протестующе загомонили, рыцари расхохотались. Принц Сейтер, облокотившийся всем весом на плечо принца Бренельда, хлопал брата по груди, смеясь, и Симель подумала, что тому стоит большого труда хотя бы просто удержаться на ногах. Его сын, Ганахан, подпрыгивал на месте, захваченный блеском и размахом столичной пирушки. Принца Лотпранда в зале не было, старого герцога из Киринсбора тоже. О первом говорили, как о человеке, не нуждающемся в буйном веселье, а второй, наверное, уже по возрасту не посещал застолья среди ночи. Симель обходила беспорядочно расставленные кресла и украдкой смотрела на представление. Менестрель не замечал ее, он подкручивал колки и слушал, как звучат струны.

— Когда казалось, что все уже кончено, и дракон приблизил ко мне свою пасть — а зубы во-о-от такие, — Ольмерт на мгновение отвлекся, показывая какие у дракона были зубы, — тогда я из последних сил нащупал в скользкой массе свой меч и, пока страшные клыки смыкались на теле, взмахнул клинком… — он махнул бараньей ногой так, что капли жира брызнули во все стороны, — и отрубил чудищу голову! Победа!

Придворные захлопали и Ольмерт вскочил на ноги, отвешивая поклоны. Громче всех хлопал Бренельд, но они с Ганаханом смеялись какой-то собственной шутке. Сейтер шутку услышал и смеялся уже над молодежью, а не над Ольмертом. Сейчас они куда больше походили на семью, чем по рассказам прислуги, и этого у Ольмерта было не отнять — рядом с ним невозможно было ссориться или грустить.

Симель не понимала, что и сама улыбается, пока рыцарь не поймал ее взгляд и не расплылся в ответной улыбке. Она спешно отвернулась, зная, что немногие служанки вырывались из его плена, не проплясав несколько кругов по залу или не проехавшись у него на закорках.

Ольмерт трагическим шепотом произнес:

— И вот, когда я был готов покинуть поле боя… в пещере дракона послышались чьи-то шаги… Кто же это? — он протянул руку в сторону Симели. — О, прекрасная пленница! Вознагради героя поцелуем!

От хохота задрожали стены. Симель незаметно подняла глаза к небу, сделала некое подобие реверанса в сторону лордов и поспешила к Эймару. Служанкам стоило подумать над тем, чтобы бороться с Ольмертом его же оружием. Довольно будет указать рыцарю, что нос его все еще полон драконьих мокриц.

— Властительница лесов! Фея! — Ольмерт сделал скачок и плюхнулся на одно колено на самом краю стола. Столешница опрокинулась и рыцарь свалился на пол. Симель уже встала перед менестрелем и тот поднял недовольный взгляд.

— Подождите немного… Симель?

— Я не уйду без награды! — глухо раздалось из-под столешницы, где, запутавшись в скатерти, ворочался сир Ольмерт. Собравшиеся рыдали от смеха.

— Что ты тут делаешь? — Эймар поднялся, бережно прижимая лютню к груди. Симель надеялась, что со спины все еще выглядит подобающе испуганной.

— Эймар, тебя зовет король. Он хочет, чтобы ты сыграл для него, но я не думаю…

Особо громкий вскрик отвлек ее, и Симель досадливо поморщилась. Музыкант коснулся ее плеча:

— Подожди. Мои лорды! — возвысил он голос. — Прошу вас, послушайте! Я вынужден покинуть вас! Сначала уйдем отсюда, — сказал он уже тише, — а то мне иногда еще и не так достается … — Он пошел к дверям и потянул за собой Симель, но тут с пола, наконец, поднялся сир Ольмерт.

— Ты! — Он указал на Эймара пальцем и поправил сползавшую с плеч скатерть. — Похититель! — Он вытянул руку и бросил к ногам менестреля невидимую перчатку. — Ты самый что ни на есть злодейский злодей! Я вызываю тебя!

Он приказал подать Эймару еще одну баранью ногу и несколько юношей кинулись к столу с роскошными блюдами. Это было уже слишком, и Симель с надеждой взглянула на принцев. Бренельд посмеивался в ожидании новой выходки, холодный взгляд Сейтера не обещал помощи, но Ганахан следил за рыцарем, нахмурившись. Похоже, что для него хорошая штука все-таки имела границы.

Перед лицом Эймара возникла жирная ножка, и тогда он как можно громче крикнул:

— Его величество Вилиам Светлый ждет меня!

Ольмерт прекратил дурачиться, а молодые люди расстроенно затянули: “Не-е-ет…” Симель с отвращением оглядела их лица: они забыли, чей это двор и за чей счет они пьют? Принц Сейтер махнул рукой и пошел к столу с закусками. «Вместо того, чтобы решать проблемы, он будет слушать песни по ночам», — отчетливо услышала она его голос.

Сир Ольмерт примиряюще вскинул верх обе руки:

— Господа! Мои лорды! Я должен признать свое поражение! — Он кивнул музыканту, отступая. — Меня победил этот могучий воин… языка!

Молодежь, стоявшая вокруг тесным кольцом, засмеялась, отпуская непристойные шутки. Ольмерт раскланялся и закружил в танце хорошенькую леди, отступая в середину зала. Молодые люди потянулись за своим предводителем, а Сейтер по-медвежьи обнял сына за плечи и подозвал брата. Втроем они завели на вид не самый легкий разговор.

Эймар благополучно пробрался к выходу, и вскоре они уже покинули зал. Отогнав бесполезное раздражение, Симель первой ступила на широкую лестницу. В ушах все еще стоял неприятный звон.

— Так вот, я беспокоюсь за его величество… — зашептала она, чтобы не услышали стражники, — король не в духе, и не думаю, что стоит петь ему о былых временах, славных подвигах… Понимаешь?

Эймар напряженно кивнул. Они поднялись на два пролета и вышли в коридор, ведущий к королевским покоям. В ночной тишине слышалось стрекотание сверчков, большинство обитателей замка давно отошло ко сну, стражники застыли у стен, и две тени, скользящие по темному коридору, были похожи на призраков. В мягком свете ламп они добрели до резных дверей, и Симель уже кивнула гвардейцам, как вдруг Эймар схватил ее руку.

— А король… в постели?

— Да. Но ведь он сам позвал тебя, так что не трусь. Ты не увидишь ничего низкого, земного, — она запнулась, подбирая слова. — Трон, кровать — все это теряет значение, когда имеешь дело с Вилиамом. Ты поймешь.

Усатый гвардеец одобрительно хмыкнул и открыл им дверь. Белые простыни светились в темноте, и окутанный этим сиянием король задумчиво смотрел на свои руки. Его брови сошлись у переносицы, мысли бродили где-то очень далеко. Эймар вошел и низко поклонился, а когда Симель перетащила для него к камину обитую бархатом скамеечку, сел и молча уставился на короля. Простая обстановка, привычная Симели, здорово его смущала. Когда Вилиам наконец повернул к нему голову, Эймар откашлялся и полувопросительно произнес:

— "Осеннее воспоминание".

Король ничем не дал понять, нравится ли ему такой выбор, глаза его смотрели сквозь музыканта. Тот слегка побледнел, а Симель, устроившись в кресле, незаметно махнула рукой: давай! Эймар снова откашлялся, а потом коснулся струн, и вся его тревога мигом пропала, лицо наполнилось вдохновением, пальцы уверенно и легко запорхали по грифу лютни.

Весной ты бабочкой была, я жил тобой одной.

Ты говорила мне «люблю», и ты была со мной.

Не глубже небо твоих глаз, не ярче, не синей.

Я говорил тебе «люблю», и ты была моей.

Зеленый лета яркий цвет ласкал вечерний зной,

Ты говорила мне «люблю», и ты была со мной….

Симель сидела, подперев рукой подбородок, и смотрела на огонь в камине. Тонкие языки пламени тянулись к дымоходу, будто огонь писал что-то в воздухе красными чернилами. Она не сводила глаз с этого единственного островка света и снова перестала видеть стены, они растворились во тьме, так что вернулось ощущение полета — чувство, будто она лежит в воздухе на большой высоте. Голос Эймара плавно проходил сквозь сознание, и Симель подумала, что, может быть, лучше опять стать мотыльком и летать вокруг маяка, но тут музыкант взял высокую ноту, и она вернулась в земной мир.

Я видел, как твоя рука лежит в его руке.

Ты говоришь ему «люблю», как говорила мне.

Лишь осенью польют дожди, я вспомню о тебе.

Ты говоришь ему «люблю», как говорила мне…

Король прикрыл глаза и несколько раз кивнул, словно в музыке нашлось отражение его мыслям. Эймар улыбнулся, но вновь неуверенно закусил губу, выбирая следующую песню. Потом он взял несколько аккордов, и Симель сразу узнала старую мелодию: в этой песне рассказывалось об удалом моряке и женщине, всегда ждущей его на берегу.

Один мотив сменялся другим и, слушая менестреля, Симель всматривалась в лицо короля. Ей всегда казалось, что, когда людям больно, успокоить их может только музыка. Не излечить, не обрадовать, а именно успокоить. Но морщины на лице Вилиама так и не разгладились, напряжение, сквозившее в каждом движении, не ушло. Симель не привыкла к тому, чтобы его взгляд останавливался на чем-то ближе собственных мыслей, но музыку король слушал, хмуро глядя на свои руки.

Эймар исполнил около десятка всеми любимых песен и, окончив последнюю задумчивым, протяжным звуком, принялся подкручивать колки. Море все также тихо спало за окном, маяк неустанно боролся с тьмой. Симель опиралась подбородком на ладонь и зябко куталась в одеяло. Король поднял глаза и посмотрел на менестреля, старающегося как можно тише настраивать лютню. Неожиданно он проговорил:

— “Король и Солнце”, пожалуйста.

Не успела Симель вознести даже самую короткую молитву о том, чтобы Эймар не обернулся в ее сторону, как тот уже испуганно взирал на нее со своего места. Вилиам проследил его взгляд и вопросительно поднял бровь. Симель вздохнула и осторожно заглянула в глаза королю. Она всего лишь заботилась о его чувствах.

— Это лишнее, — сказал король.

На лице Эймара мелькнуло недоумение, он смутился, но быстро оправился и глубоким, сильным голосом запел:

Там, где остров, что последний,

Там, где север — мира край,

Знают все одну легенду,

Что поведаю я вам.

Светлый Вилиам, властитель

Трона в замке Хаубер,

Сделать цельным королевство

Захотел из всех земель.

Он под властию своею

Предлагал защиту всем.

Обещал, добро где правит,

Не угаснет счастья свет.

Он зажег сердца надеждой

Всех, кто был нуждой тесним,

Он призвал к себе любого,

Кто готов идти за ним.

И поднялись те, кто жаждал

Мир и счастье обрести.

Клятву верности решили

Вильяму приподнести.

И тогда в порыве страстном

Лорд, что клятву ту давал,

В жизни раз лишь на колени

Перед Королем вставал.

Но, как в горсти бриллиантов

Попадается стекло,

Так и жадность, ложь и зависть

Меж людей есть все равно.

Тех, кого сожгла гордыня

В пепел, словно лист сухой,

Повела на поле злоба

Против Короля войной.

Меч вздымал Король свой к небу

И трубил в певучий рог,

Каждый, кто услышал это,

Скрыть свой страх уже не мог.

Глядя, как пред силой этой

Голову склоняет всяк,

Солнце наземь опустилось,

Небо погрузив во мрак.

Солнце землю опаляло,

Солнце к Королю пришло.

Не скрывая страх и злобу,

Грозно молвило оно:

“Ты ли это, кто над всеми

Встал как мира господин?

Ты, кто в битве сокрушаешь

Сотни воинов один?

Ты ли это, кто стяжает

Славу Света на земле,

Тот, кто слышит, что на небе

Был бы равным только мне?”

Вилиам лишь усмехнулся

И из ножен вынул меч,

Не боясь, что на себя он

Может Солнца гнев навлечь.

«Я не знаю, что за слава

В небе следует за мной.

Но я вижу — на земле мы

Стоим равные с тобой».

«Поднебесье много больше,

Чем владение людей.

Кто бы выиграл, если с войском

Ты пойдешь на неба твердь?»

«Мы сражаемся за правду,

И в обмане славы нет.

В битве, Солнце, ты едва ли

Одержать смогло бы верх”.

“Вилиам, земной владыка,

Величайший из людей,

Есть ли место на всем свете,

Где укрыться можно мне?”

«Место сыщется едва ли,

Где себя ты можешь скрыть.

Но не трону тебя, Солнце,

Если в мире будешь жить».

Если битва, то не прихоть,

Если мир, то навсегда.

Стерлось в памяти народной

Слово страшное — война.

Ну, а Солнце, что ни утро,

Поднимаясь в небосклон,

Прежде, чем взглянуть на землю,

Вилиаму шлет поклон.

Затаив дыхание, Cимель следила за тем, как поет менестрель, как двигаются его руки, как меняется выразительное лицо, отражая настроение каждой строчки. Когда баллада кончилась, она перевела взгляд на короля, и почувствовала, как кольнуло слева в груди, под сердцем: Вилиам выглядел так, будто сейчас засмеется, плотно сжимал губы, словно готов плакать, а его ясные синие глаза живо сверкали в полутьме комнаты, так что, казалось, он может вскочить на ноги и ринуться куда-то прямо посреди ночи. Эймар чуть опустил голову, ожидая новой просьбы. Вилиам приоткрыл рот, ничего не сказал и шумно выдохнул, его пальцы порывисто сжали край одеяла. После недолгого молчания он наконец произнес:

— “Лето пятьдесят шестого”.

Эймар кивнул и чуть дрожащей рукой зажал струны на грифе в нужном аккорде. Теперь он, не отрываясь, глядел на короля и пел чуть тише, так как под тяжелым взором Вилиама — Симель знала это по себе — хотелось молча замереть на месте. В эти минуты она забыла о музыканте, о море, поглотившем все и вся, о маяке-факеле и мотыльках. Она видела только короля и больше всего ей хотелось как-нибудь его утешить, но вряд ли это было возможно.

Вилиам склонил голову, глядя на красные отсветы, танцующие по одеялам. В балладе говорилось о том, как он не позволял разгораться ссорам между новыми сподвижниками, и как самые верные всюду следовали за ним, сохраняя мир в королевстве. Когда Эймар подошел к самому возвышенному моменту песни, она отвернулась и опять устремила взор в ночное пространство за окном. Возможно оттого, что лететь больше никуда не хотелось, она вдруг заметила, как в нижнем углу рамы на стекле легчайшими штрихами вырисовывается ее отражение. Слабый огонек в камине выхватил из темноты очертания лица, обрамленного волнами черных волос, провел под глазами глубокие тени, и, Единый, как был страшен взгляд этих глаз! Словно у мертвеца, поднятого из могилы, подумала Симель. Отражение, улыбнувшееся вместе с ней, затрепетало и исчезло, когда в камине с треском развалилось полено. Симель вновь повернулась к королю, который, не шелохнувшись, вслушивался в витиеватые строки песни.

Музыка прекратилась, но эхо все еще играло последней нотой под низким сводом потолка.

— “У Венброгских ворот”. — Король говорил спокойно, но его голос был словно неживой. Эймар послушно заиграл. Небо на востоке едва заметно просветлело, совсем немного, будто зимний ветерок припорошил горизонт мелкими снежинками. Симель, не отрываясь, смотрела на Вилиама и кляла себя за то, что согласилась на предложение менестреля. Все эти баллады… Как они чудесны. И как жестоки…

Казалось, Симель совсем ушла в себя, но вдруг в полумраке сверкнули глаза короля, и она очнулась, пытаясь понять: ей показалась, или блики пламени на самом деле пугающе ярко затанцевали в глазах Вилиама? Лютня изливала потоки сладких звуков, то взмывая на торжественные высоты, то падая до лирической тишины, “И с холмов текли в долину тысячи огней…” Эх, Локар Плагардий, тебе не пришлось лгать. Светлый Вилиам привел войска к Берении. Светлый Вилиам был силой, способной изменить в этом мире все, и он не ставил людей на колени — они сами преклонялись перед ним. Музыка терзала сердце короля, и Симель страстно желала, чтобы все это кончилось, прекратилось сию минуту. Но она по-прежнему молча смотрела на него и не могла отвернуться. Как мир может оставаться прежним? По щеке короля текла слеза.

Эймар, чувствующий ещё острее, как и все музыканты, старался не дать голосу сорваться. Уже было почти не слышно, как он поет, но известные каждому слова песни все равно отдавались в сознании. “Вилиама стали Светлым той порою называть…” Раздался пронзительный звук, и лопнувшая струна, свиваясь кольцом, зашуршала по корпусу лютни. Эймар сам издал какой-то жалостливый звук и бухнулся на колени:

— Простите, ваше величество, простите!

Но Вилиам его не слышал. Его губы двигались, и Симель, уже вскочившая с кресла, чтобы увести Эймара, остановилась, думая, что король поет. Но с каждым словом она все четче понимала, что Вилиам говорит с собой и говорит так, будто этот разговор начался уже давно: «Прав, прав… всё это лживые ублюдки… богу ведомо, я не хотел… но он прав…»

Симель сделала шажок в сторону Эймара. Потом еще один и еще — король все бормотал. Обойдя кровать, она тронула музыканта за плечо. Им не стоило здесь находиться, они видели нечто, не предназначенное для глаз простых смертных. Эймар понял и тихонько встал. Король ничего не видел, он смотрел в пустоту перед собой и его профиль белел на фоне темной стены.

«Прав, демон его побери… Но Лотпранд справится…»

Симель почувствовала себя вором, забравшимся в дом под носом у хозяина.

— Ваше величество, — проговорила она, чтобы напомнить о своем присутствии, — Могу я отпустить менестреля?

Вилиам не обернулся. «Лучше…»

Симель не понимала, о чем он говорит.

«Я отправлю войска, но Лотпранд справится лучше…»

Войска! Она вздрогнула, пораженная этим словом, как ударом меча. Неужели Вилиам послушает Сейтера? Король замолчал и слегка повернул голову, взгляд его был холодным и жестким, как сталь. Эймар жалобно прошептал у самого уха: «Идем!» — и согнулся в поклоне. Симель тоже поклонилась, чувствуя, как сердце ухает прямо в горле. Вилам нарушит свое слово и разберется силой там, где не помогли уговоры? Что это будет: угроза, прикрытая поисками наместника, или настоящий поход? Призовет ли он тогда лордов Благодатной долины?

Вилиам молча взмахнул рукой, отпуская их. Можно было поклясться, что ни сегодня, ни завтра он не проронит больше ни слова. Эймар потянул Симель за рукав, пятясь к двери, и она позволила увести себя.

Выскользнув в коридор, менестрель шумно выдохнул. Гвардейцы, встревожившись, разом заглянули в двери и, обнаружив короля живым и здоровым, уставились на Симель — они ни разу не видели, чтобы Вилиам прогнал свою сиделку. Она отвернулась. Делать вид, что она ничего не слышала об отправке армии было бы не так сложно, если бы все это ее не касалось.

Эймар потер веки и взглянул на Симель. Лютня болталась у него в руке, как дворницкая метла.

— Идём.

Симель покачала головой. Королю нужна помощь. Призовет он Марскелл или нет, она присматривает за стариком каждую ночь и будет продолжать, что бы ни случилось. Менестрель неуклюже пожал ее руку выше запястья и зашагал прочь по коридору, а Симель вошла обратно в спальню, набираясь смелости, чтобы задать королю один вопрос.

Подушки валялись на полу у кровати, Вилиам лежал на спине, отвернувшись к окну. Грудь его мерно вздымалась под одеялом — спокойно, но чаще, чем обычно. Он не хотел разговаривать, и она не узнает, с какой миссией отправится Лотпранд на север. Симель на цыпочках прошла к постели, собрала подушки и осторожно перенесла кресло к камину. Едва ли маленький марскеллский контингент поможет Вилиаму в его деле, но лорд Грегор — один из его старых соратников. Знал ли Вилиам, что он уже много лет не мог сесть в седло? Симель завернулась в одеяло и опустилась в кресло. Дети встают в строй за отцов, и, если барон получит вызов, ей придется вести за собой отряды Марскелла. Что ж, если так, она выполнит свой долг с достоинством, а что было бы недостойно — так это пытать сейчас короля вопросами. Порядку, царившему последние тридцать лет, приходит конец, какое ему дело до Грегора и его беглой дочери?

Прикусив губу, не в силах ни спросить короля о своей судьбе, ни забыться, Симель кинула в огонь несколько поленьев и свернулась в комок, но никакой огонь не мог спасти от холода, пробиравшего ее изнутри.