Глава 2. Новая встреча

Карланта разожгла уже третий костер, но лица торпиек оставались угрюмыми. Два дня пути от осажденного Торпа до этой деревеньки дались нелегко — вряд ли они думали, что когда-нибудь покинут город через ущелье, будут шагать с рассвета до заката и ночевать на улице.

Левенби, маленькая деревня в три двора, приняла беглецов без единого слова, но места в ней было куда меньше, чем хотелось горожанкам. Жены богатых купцов заняли хибары и сараи, а женщины победнее раскатали лежанки прямо на улице. Мужчин в отряде почти не было — по приказу герцога они остались защищать Торп и свое имущество, — а те немногие гвардейцы, что провожали дам, не могли помочь всем и уж тем более не могли сделать талый снег суше, а воздух теплее.

Карланта успевала, где могла: подбадривала отстающих, сверяла путь, несла поочереди детей из той дюжины, что шли с отрядом, но все равно уже на третий час пути воздух наполнился горестными стонами, а они не прошли еще и половины ущелья. Карланта так и не поняла, как торпийки решали, идти с ней или уповать на милость капитана Эштона, но считала, что пошли самые сильные. Здесь не было ни жен рыцарей, ни жен советников из Магистрата, ни драгоценной герцогини — тех, кто не привык много ходить пешком. Кэларьян сказал, их не тронут, потому что они составляют с врагами какое-то общее сословие, благородное братство или что-то в этом духе, но голос его звучал неуверенно. Карланта думала, что уж купчихи-то работали наравне с мужьями и потому полны сил, но оказалась неправа — все, кто действительно работал, остались в Торпе защищать нажитое. Им идти было некуда, а с Карлантой отправились богачки, имевшие дома в южных городах и золото, чтобы унести с собой. Золота они и набрали вместо той еды и питья, что наказала взять Карланта. Кэларьян обещал, что до Левенби они дойдут к вечеру второго дня — так и было, но утром оказалось, что все припасы уже съедены, и редко у какой дамы в сумке находили сухари — только монеты, цепочки и разноцветные камни. Саму ночевку, уже в низине, Карланта старалась не вспоминать — сердце ныло при виде сотни людей, продрогших от ветра и промокших на лежалом снегу. Они тронулись в путь еще до рассвета — больше, чтобы согреться, а не успеть в Левенби.

Когда они наконец вышли из-за горного кряжа, то увидели вдали лепившиеся к горам стены Торпа, шпили и темное пятно осаждающей армии. Ничего более — ничего, что могло бы поведать о судьбе города. Карланте, правда, чудился слабый дымок внутри стен, а женщины говорили, что, если будет много дыма, значит, город взят. Но они шли дальше, а дым все не появлялся. Карланта молила Илгота за Кэларьяна, за Гансварда, Трувора и всех горожан, за своих женщин, что едва волокли ноги. За себя уже не стала — пожалуй, это было бы уже слишком много, да и что с ней станется в такую теплынь? Вода еще становилась льдом, но руки уже не мерзли без варежек — настоящая весна. Южанкам, конечно, было тяжело, так что, узнав нужную молитву, Карланта обращалась за них даже к Единому. А Кэларьян никогда всерьез не молился, поняла она с огорчением — только ругался Его именем и все.

Она оглядела крестьянский двор, неровно освещенный кострами, и подошла к женщине с младенцем — другие дети могли хотя бы иногда идти сами, но этого малыша Карланта несла всю дорогу. Женщина обмякла в походном одеяле и клонилась набок, а сверток с ребенком медленно сползал с коленей. Карланта выпростала его ручки — пальцы были ледяные. Она стянула пониже рукав своей шерстяной рубахи и терла нежную кожу, пока та не покраснела, потом проделала то же самое с ножками. Голова матери упала на грудь, а сама она чуть не рухнула в костер.

— Проснись! — Карланта тряхнула ее за плечо. — Пора нести его в дом. Проснись!

Женщина кивнула и, с трудом поднявшись, поплелась к дому, где присматривали за детьми. Похоже, у нее не было сил, чтобы говорить — только зевать. Да она прямо спала на ходу! Карланта тоже зевнула — сегодня нужно обязательно поспать, иначе завтра от нее не будет толку. Прошлой ночью она так и не легла: ходила между подопечными, заставляла растирать ноги и укладываться потесней. Это тоже оказалось проблемой, потому что женщины из враждующих семей отказывались обнимать друг друга, а богатые не хотели греть спины спутницам победней. Так они и устроились — несколькими кучками, оставив по краям на холоде куда больше людей, чем могли бы. Только солдаты легко сгрудились вместе и дали крайним больше одеял — с ними не было никаких забот. Карланта думала, что потом тоже ляжет, но ловила на себе смущенные взгляды и видела, как женщины рядом с ней невольно поджимаются. «От нее же псиной пахнет», — услышала она тихий шепот и решила вовсе не спать. Все было бы куда проще, если бы она не отдала свою тяжелую теплую куртку, меховые штаны и даже нижнюю курточку тем, у кого платья были подбиты роскошной, но слишком тонкой для ночевки на земле белкой. Она уже не могла лечь отдельно — все-таки во сне легко замерзнуть — и пойти к мужчинам тоже не могла — здесь, на юге, похоже, сама жизнь зависела от того, кто о ком плохо думает. Так что она всю ночь следила за кострами и за тем, чтобы не пугались проснувшиеся дети. Это было нетрудно, но все-таки немного обидно.

На следующий день казалось, что в отряде наконец потеплело. Солдаты, и так весь день тащившие детей на спинах, разделили с горожанками свой завтрак — они, конечно, не глупили и взяли с собой достаточно еды, хотя вместо золота имели груз потяжелей — жилеты из металлических пластинок. А женщины брались под руки и втроем-вчетвером боролись со снегом. Но теперь, в деревне, они снова ворчали и не смотрели друг другу в глаза, стесняясь всего, что пережили. На Карланту не смотрели вовсе, словно та их обманула: Левенби не согрел всех, не накормил досыта и не покончил с лишениями. Что ж, они все-таки были слишком слабы, чтобы думать о чем-то, кроме своего несчастья. Карланта и не заметила, как начала ухаживать за ними наравне с детьми, хотя даже дети казались ей очень уж маленькими для своих семи, восьми, а то и десяти лет.

В целом, сегодня был повод радоваться — около дюжины горожанок заплатили, чтобы крестьяне отвезли их до места, но еще полсотни намеревались ждать, пока не приведут телеги из соседних деревень. Карланта предлагала идти дальше: крестьяне не могли кормить их вечно, а золото не сваришь. До следующей деревни даже по снегу не больше дня пути, нужно просто немного постараться. Большинство отказалось, но три десятка, помимо солдат, все-таки решили пойти с Карлантой. Они всё считали и пересчитывали в темноте свои деньги, но не могли перебить цену спутниц — даже тех, кто намеревался уехать из деревни во вторую очередь. Они и Карланте предложили какие-то монетки, но та не взяла. Зачем, если она и так идет на юг?

Женщина возвратилась из низенького дома без ребенка и свернулась клубком рядом с другой, давно уснувшей. Карланта оглядела прочих и наконец уселась на своей лежанке — в центре двора, чтобы любой, кому понадобится помощь, мог ее найти. Крестьяне дали овечьи шкуры и можно было спать одной — большего ей и не нужно.

Она достала гэрку, погладила резной значок солнца и приложила дудочку к губам. Несколько тягучих звуков прокатились по двору — женщины заворочались, щурясь в слабом свете костров. Гэрка странно действовала на торпиек: поначалу они слушали с интересом, но потом очень быстро просили перестать, некоторые плакали. Да, это были не веселые Песни весны, молодой семьи или только появившегося на свет ребенка, но она не могла не сыграть Песнь Илгота, Песнь дороги и ветра. То, что должно помочь, не должно развлекать.

Карланта сыиграла короткий призыв — так духи узнают, что их будут просить или благодарить за данное — и начала Песнь. Она играла и вчера, хотя Кэларьян запретил, сказав, что ее могут услышать. «Мы будем уже далеко», — возражала она. «Есть люди, которым не важны расстояния. Они слышат очень, очень далеко», — пытался объяснить он, но выходило довольно путано. Карланта поняла это так, что разведчики могут далеко отойти от армии, но разве выбирая маршрут он не говорил, что здесь женщин не заметят? Так что гэрка звучала второй день подряд — она и так слишком мало обращалась к Илготу, пока жила в Торпе.

Мелодия лилась, успокаивая. В некоторых избах заскрипели двери, приоткрылись ставни, два старика одновременно вышли из своих домов, облокотились на перила и о чем-то задумались. Кажется, они понимали Песни так, как нужно. Это было приятно. Карланта отыграла все, что хотела, и еще немного — пока не стали слипаться веки. Потом она спрятала гэрку в промасленную кожаную сумочку, запахнула плащ и, едва коснувшись головой овчины, провалилась в сон.

Во сне двор пропал, вокруг было пусто. Карланта пушинкой парила в воздухе, не в силах опуститься на землю. Взглянула под ноги — земли и не было, меховые сапожки болтались в пустоте. Она махнула одним, другим, как будто плыла, и действительно тронулась с места. Руки загребали воздух, можно было кое-как развернуться и даже нырнуть. «У-у-у-а-а!» — она крутанулась через голову и чуть не осталась висеть вверх тормашками.

Плавать было здорово, но все-таки быстро наскучило. Во сне не было ничего, что могло по-настоящему обрадовать: ни Глорпаса, ни матери с братишками, ни Кэларьяна. Как он там? Что делает? Он сказал, что старикам вроде них с Гансвардом ничего не грозит, и что мародеров из пехоты в богатый район не пустят. А если и пустят, они быстро оставят дом философов: здесь нет ни ковров, ни статуэток, ни серебряной посуды, ни шелковых шпалер. На книги они не позарятся. Единственный, кому интересна библиотека, — это командир, сир Эштон. Но — тут Кэларьян для пущей убедительности поднял вверх указательный палец — во-первых, он рыцарь и, если возьмется за грабеж, то будет обходителен, а во-вторых, он станет искать фолианты с цветным миниатюрами и золочеными обложками. Трактаты о движении небесных тел и математике ему не нужны — кому их продать? Романов о героях и прекрасных леди в доме тоже нет. Возможно, он унесет ботанический справочник и пару атласов, а за остальным отправится в храмы и к герцогу.

Карланту все это не сильно успокоило. Не было причин не верить дедушке, но что если он все же пострадает? Случайно? Сейчас ей ничего так не хотелось, как увидеть старика и убедиться, что с ним все в порядке. Раз нет возможности узнать его судьбу, то пусть хотя бы явится во сне. Хотя бы так! Перед уходом он сказал, что если очень захотеть, они обязательно приснятся друг другу. Карланта очень хотела — она зажмурилась, натужилась, но вокруг осталась все та же пустота. Ладно, она ведь не маленькая, чтобы верить в такие вещи. Все, что остается, — это просить Илгота о помощи, и, если он имеет хоть какую-то власть в южных землях, он поможет Кэларьяну.

Карланта ощупала пояс, где висела гэрка, но ничего не нашла. Это было так обидно, будто кто-то обокрал ее. Полная упрямого желания молиться, она подобралась, прикрыла глаза и представила мелодию Песни: как та робко начинается, как набирает силу и оглушительно гудит в конце. Вокруг посветлело, и казалось, что звуки Песни тихонько раздаются откуда-то снизу — глухо, как из-под воды. Карланта не сомневалась, что во второй раз может сделать их громче, и тогда ее действительно услышат.

Она пошарила на груди и нащупала волчий позвонок, талисман отца — ту последнюю связь, что у них осталась. Она всегда держала его в руке, когда играла для духов на День встречи, но сейчас нужно что-то от Кэларьяна. Прощаясь, он подарил ей символ своей гильдии — два скрещенных пера в кольце — и просил хранить так же бережно, как позвонок. Серебряные перья висели на том же шнурке, Карланта провела рукой вдоль шеи и наткнулась на горячий металл. Не успела она увидиться, почему это значок разогрелся, как вдруг что-то лопнуло, оборвалось, и она камнем полетела вниз.

Несколько мгновений ничего не происходило, даже пространство вокруг не менялсь, и можно было подумать, что она висит на месте — если бы не щемящее чувство падения — но потом внизу разлилась густая тьма, и полет замедлился. Она словно нырнула в черное озеро: ничего не было видно, темные потоки скользили мимо, и нечто похожее на водоросли — или щупальца? — лениво колыхалось в их толще.

Сердце уже кольнули первые иголки страха, когда вдруг в пустоте раздался голос — напряженный, но вместе с тем ласковый:

— А, вот ты где, девочка. Ты хорошо играла. Сыграй для меня еще.

Карланта заозиралась — позади нее сквозь темноту проступал силуэт человека. «Дедушка!» — бросилась она навстречу, но неясный силуэт обернулся черноволосым мужчиной в балахоне, с короткой бородой и красивым искаженным болью лицом. Это был тот человек из сна в Торпе! Как и тогда, он пристально ее рассматривал и не мог оторвать пальцы от седых висков — всё морщился, обнажая зубы в мучительной гримасе.

Карланта замерла. Она уже забыла тот дурацкий сон и никак не думала, что увидит его снова. Этот незнакомец страдал от какой-то жуткой болезни; задал кучу вопросов, а сам ни на один не ответил; плохо говорил о дедушке и ушел, не попрощавшись. Почему ей снова снится всякая чепуха?

— Хочу другой сон! — сказала она громко, надеясь, что это как-нибудь поможет. Незнакомец вскинул руку, приказывая замолчать, но Карланта уже рассердилась и нетерпеливо крикнула в пустоту: — Дедушка!

Голова мужчины дернулась, как от удара. «Не кричи!» — прошипел он, нетвердо шагнул среди темных волн и опустился на одну, как на кресло. Чернота за его спиной приняла форму спинки, сбоку завертелись темные язычки и подхватили руки, как подлокотники. Он откинулся назад — широкая мантия заколыхалась вокруг, как по воде, — но ничуть не расслабился, а все так же морщился и смотрел на нее из-под ладони.

Не будь это сон, Карланта давно бы застыдилась: наяву она, конечно, не стала бы кричать рядом с больным человеком.

— Я не хотела, чтобы вы мне снились, — пробормотала она, не в силах извиняться перед тем, чего не существует.

Пальцы незнакомца перестали мучить лоб, оставив на коже красные пятна.

— Однако ты звала и я услышал. Сыграешь? — он вытянул свободную руку и Карланта увидела свою гэрку.

— Отдайте!

Она думала, что он отдернет ладонь, как делала она сама, играя с братьями, но мужчина позволил ей схватить дудочку и даже не смеялся, что смог ее украть. Может быть, он и не крал.

Карланта поджала губы, осмотрела гэрку и тихо проговорила, уже без злости:

— Я звала не вас, а дедушку. Просто это не работает.

Незнакомец усмехнулся, и болезненный оскал на миг стал улыбкой.

— Если не работает, то почему я здесь?

Она пожала плечами — это был довольно глупый вопрос.

— Мне все время снится не то, что нужно.

— Что ж, как и всем глупцам в этом мире. — Мужчина потер руки и резко сцепил кисти в замок — так, что побелели костяшки пальцев. — Как и мне когда-то. Поэтому однажды я научился видеть только то, что захочу.

Карланта не скрывала, что не верит; они молча смотрели друг на друга, потом он подвинулся к ней на своем невесомом кресле — чернота при этом просто перетекла вперед, как послушна змея. Как бы это ни было чудно, Карланта ничего не заметила — она не могла отвести взгляд от распухших жил и капелек пота на лбу незнакомца.

Он указал на гэрку:

— Ты тоже можешь. Это не сложно.

— Как? Просто играть?

Он опустил веки, кивнул, но не открыл глаза, пережидая очередной приступ: на скулах у него заходили желваки, а волнистая темнота зарябила, как вода в чашке, если ударить рядом с ней по столу. Карланта нерешительно подняла дудочку.

— Я хотела просить Илгота о помощи для дедушки, но… — она замялась. — Вам очень плохо? Я могу исполнить Песнь очищения.

Мужчина только безразлично шевельнул пальцами, как если бы не верил в помощь гэрки. Карланта вдохнула и издала первый низкий звук. Сейчас гэрка звучала во всю силу, не так, как до падения в темноту. Пожалуй, даже громче, чем в реальности, и намного пронзительнее.

Довольная, Карланта быстро сыграла обращение к духу воды — именно вода изгоняла болезни и яды. Как и в первый раз, вокруг посветлело, но теперь она видела, что это светились золотые нити, плывущие от гэрки. Они ложились на темные волны и медленно скользили вниз, не смешиваясь с чернотой. Незнакомец удовлетворенно кивал, хотя сам на нити не смотрел. Это было очень красиво и наверняка снимет боль, но кое-чего не хватало.

— Как вас зовут? — спросила Карланта, останавливаясь.

Мужчина взглянул на нее с явным раздражением, а пальцы его снова потянулись ко лбу:

— В этом мире — никак.

— Так не бывает. И это нужно для Песни, я ведь прошу не за себя, а за вас. Иначе нет смысла.

Он молчал еще несколько мгновений, что-то про себя решая, потом провел ладонью по лицу.

— Очень давно, в другой жизни, меня звали Итан.

Карланта попробовала это слово на гэрке — несколько несложных звуков, похожих на короткие имена ее братьев — и легко вплела имя в Песнь. Золотые нити, до того оседавшие под ноги, потянулись к незнакомцу, но либо опадали, не достигая цели, либо проплывали мимо. Лишь немногие — всего две или три — коснулись его щеки и тогда глаза мужчины распахнулись в удивлении.

Он вскинул руку, призывая слушать, взял парящую нить и потянул на себя. Звук гэрки при этом изменился. Он потянул другие — целый светящийся поток — и Песнь наполнилась новыми звуками. Карланте нравилась эта новая мелодия, она была уж точно не хуже старой, а может быть даже и лучше. Так становились лучше рисунки на камне, если их раскрасить соком клюквы и черники — все те же фигуры, но уже как будто живые.

Под внимательным взглядом Итана Карланта попыталась повторить мелодию, потом еще раз, и наконец золотые нити послушно заструились вокруг его головы. Они текли по вискам и тянули волосы, как ручей, в которой окунули голову — это было немного жутковато, но лицо Итана разгладилось, а губы дрогнули в несмелой улыбке. Такую улыбку Карланта порой видела у брата, и последний раз — когда младшие играли в принцев, а он делал вид, что в свои двенадцать уже неспособен на беззаботные игры. Надо было видеть его лицо, когда игрушечная корона увенчала его голову. Да. Итан тоже одновременно хотел и не хотел смеяться.

Карланта закончила Песнь и рассмеялась сама — она-то уж ничего не стеснялась:

— Помогло?

Она видела, что помогло, но Итан не ответил и вдруг схватил ее за руку:

— Не останавливайся, милая. Играй.

Последние нити соскользнули с его волос и по лицу прошла судорога — куда более страшная, чем все предыдущие. Карланта спешно заиграла, подпрыгивая на одной ноге — его пальцы так сильно впились в запястье, что, наверно, уже разодради кожу. Сейчас он был похож на Мато, одного из Старейших: тот мог ходить без помощи только летом, а зимой страдал от старшной ломоты в коленях; в первый год не жаловался, во второй уже не вставал с постели, а на третий плакал, что лучше бы ему ни разу не становилось легче — проще терпеть муку без перерыва, чем возвращаться к ней после облегчения. Он попросил отвести его на Алот-ир — скалу, где умирали старики, отягчавшие жизнь других своей немощью.

Карланта усердно выводила мелодию, голова Итана окуталась золотом и он ее отпустил. Получилось здорово, но теперь они уже не смогут разговаривать, пока рот занят гэркой.

— Просто представляй, что играешь. Дудочки ведь может и не быть, — Итан взмахнул рукой и гэрка исчезла.

Карланта испугалась, что он снова скорчится от боли, так что изо всех сил постаралась оставить в воздухе звуки Песни. Золотые нити побледнели, истончились, но мелодия все еще звучала и текла вокруг Итана. Он сощурился, что-то прошипел натужно — верхняя губа при этом дрогнула, вновь показывая зубы — и наконец глубоко вдохнул.

— Замечательно. Ты не так бесталанна, как кажется.

Ну вот, опять заговорил, как зануда. Карланта рассердилась и даже отвернулась, но за нитями все-таки следила.

— Послушай, — Итан вдруг снова оказался перед ней. Карланта оглянулась — за спиной было пусто, а чернота ничем не отличалась от той, что спереди. Может, она вообще не двигалась? Горло тревожно перехватило — всю жизнь она полагалась на собственные чувства, а здесь они давали сбой. — Ты помогла мне. Могу я как-то тебя отблагодарить?

Сначала она хотела попросить его исчезнуть, но текущее вокруг золото и бестелесые звуки Песни навели на мысль.

— Я должна сыграть Песнь Илгота. Для дедушки. Поправьте ее, чтобы лучше работала.

Он согласно протянул ей раскрытые ладони, и огромные рукава мантии стали похожи на крылья птицы. Карланта сыграла призыв-обращение, чтобы Илгот слушал ее просьбу. Итан неотрывно следил за новыми нитями, золото вокруг его головы еще немного потускнело; он крепко сжимал тонкие губы и пока не вмешивался. Карланта перешла к Песни.

Эта Песнь не могла спасти того, кто сам шел настречу смерти, она лишь укрепляла человека на его пути. Охотник находил добычу, усталому хватало сил дойти домой, заблудившийся видел нужную звезду. Но тот, кто упорно лез на хрупкий уступ, тоже достигал цели и — падал. Иногда Карланта думала, что ее игра привела отца к смерти быстрей, чем сама судьба. То, что он искал, было скрыто от людей, и такой путь не мог кончится иначе. Но это был путь, которым можно гордиться.

Воспоминания отвлекли, и Карланта не сразу заметила, что Итан закручивает ее нити в спираль. Звуки престали складываться так гладко, как раньше и — Карланта не могла объяснить это иначе — теперь выглядели пустыми, бесполезными. Итан наблюдал за ней и, заметив хмурый взгляд, направил золото иначе — оно взметнулось вверх и потекло куда-то за пределы черноты. Случайно это вышло или он ее испытывал?

Часть золота все еще струилась по его руке, от плеча до запястья; Карланта не могла понять, что это за слова. Она повторила несколько строк и, когда проиграла имя Кэларьяна, ручеек дернулся. Не на шутку встревоженная, она чуть не бросила играть, но Итан позволил золоту соскользнуть с ладони и влиться в основное русло. Воссоединенные, нити завертелись тугим вихрем и унеслись в пустоту. Карланта ощутила это так, как если бы рыба ухватила крючок на бесконечной леске — казалось, что где-то там потоки нашли свою цель. Как именно воля Илгота поможет Кэларьяну, она не знала: может быть, солдаты не успеют добраться до жилища философов, может, войска быстрее уберутся из города. А лучше бы они и вовсе не попали внутрь.

Последние звуки разгорелись в вышине ярким светом и исчезли, оставив перед глазами цветные круги.

— Ты очень любишь своего дедушку. Верно? — спросил Итан задумчиво.

Карланта сочла, что ему немного завидно. Она сосредоточилась и подправила облегчающие боль потоки.

— Очень-очень. Спасибо, что помогли с Песнью; по-моему, она удалась.

— Расскажи о нем. Никто не знает человека лучше, чем тот, кто его любит.

— Ну… — Карланта вовсе не собиралась разговаривать с этим человеком по душам. — Я даже не знаю, кто вы.

— Ты ведь помнишь. Его друг.

Карланта помнила только, что он насмешливо говорил о дедушке. Впрочем, не все друзья такие добрые, как мастер Трувор или Гансвард.

Она дернула плечом:

— Друзья и так друг о друге все знают.

Итан кивнул, но поднял вверх указательный палец — совсем как Кэларьян:

— Ты права. Но, видишь ли, наши дороги разошлись тридцать лет назад, и с тех пор я о нем ничего не слышал.

Карланта не решалась. Кэларьян не любил говорить о себе; он много рассказывал о том, где был, что видел и какие люди его окружали, но то, что происходило с ним самим, всегда как-то ускользало, отходило на задний план. Он раскрывался, только если Карланта задавала вопросы, настаивала и выуживала старые воспоминания: о приемной семье, о том, как чуть не бросил Университет, выбрав не ту науку, и, конечно, об Эмилии. Ясно, что ни с кем больше он этим не делился, и было бы неловко выбалтывать чужие секреты.

Она замотала головой:

— Не могу.

Итан, казалось, не сильно расстроился.

— Ладно. Я сам расскажу тебе; душа Кэларьяна не загадка. Посмотрим, как хорошо я его знал, — он оперся на черные завитки-подлокотники и аккуратно соединил вместе кончики пальцев. — Итак, в шестьдесят первом он уже был магистром права, хотя и сожалел об этом, как о потраченном зря времени. Нашел себя в естественных науках, а в шестьдесят третьем еще и бегал на факультет к медикам. К шестьдесят пятому — году нашей разлуки — три диплома открывали перед ним любые двери. Но едва ли он этим воспользовался, — тут Итан презрительно усмехнулся, — скорее, хотел и дальше заниматься метафизикой. Но рядом всегда найдутся те, кто знает, что для нас лучше; кто-то должен был взять его на службу: ректор, мэр столицы или граф, — Итан нахмурился и постучал себя пальцем по губе. — Нет, это мелко. Он был достоин своего учителя и мог занять его место. Единственное, ради которого стоит столько лет сидеть за партой. Главный писарь. Советник короля.

Карланта неохотно кивнула. Все так и было, дедушка служил у короля и писал ему какие-то бумаги. Действительно, какая еще служба сравнится с этой? Она улыбнулась, а Итан самодовольно продолжал:

— Но долго он бы не выдержал. Только не Кэларьян. Он еще мог увлечься гигантским оборотом дел Короны, но очень скоро стал бы причитать, что хочет закрыться от мира наедине с наукой. Тогда от него ничего не дождешься — сядет за книги до самой ночи; и не доищешься — спрячется куда-нибудь и запрется.

Карланта засмеялась — да, это точно про дедушку, он и сам рассказывал, как тягостно живется писарю без химии и астрономии, занятому одними судами да законами; и как Вилиам Светлый то спускался за ним в церковный чулан, то поднимался в каморку над кухней — только голос короля вытаскивал из размышлений о природе вещей. Карланта соглашалсь, что природа государственной машины в сравнении с этим очень скучна — даже если бы что-то там понимала — но все равно не верила, чтобы кто-то по собственной воле избегал короля. Да если бы она сама оказалась при дворе, то в жизни бы не отошла от Вилиама. Ни на шаг! И только силой ее могли бы упрятать в чулан.

Итан посмеивался, глядя на ее лицо, но смех был невеселым:

— Так он и упустил свое призвание, да? А с ним и всю жизнь. Не управлял судьбой королевства, не искал славы ни при дворе, ни в Университете…

Карланта помрачнела и уже хотела перебить — дедушка помогал принцу Адемару и однажды спас ему жизнь, — но Итан не дал и слова вставить: «не стал ректором — или хотя бы деканом! — не завел семью, но и не забыл свою глупую любовь; и наверняка даже не публиковал работы…»

Он добавил что-то еще, вероятно столь же обидное, но Карланта уже не слушала. Он сказал: «не забыл свою любовь?»

— Вы видели Эмилию?! — воскликнула она, пораженная.

Брови Итана невольно дернулись, и он огляделся так, будто их могли услышать.

— Возможно… А что ты о ней знаешь?

— Ничего! — Карланта была готова простить ему все: и насмешки, и обидный тон, и зазнайство, — лишь бы что-нибудь узнать об Эмилии. Она подскочила так близко к черному креслу, что чуть не наступила Итану на ногу. — Расскажите!

Он сощурился — уже не от боли, а хитро, как спрятавший игрушку старший брат, — и молча смотрел на Карланту, снова постукивая себя пальцем по губам. Потом улыбнулся, и она не могла понять, с чего в этой улыбке столько довольства.

— Какой она была? — не вытерпела Карланта. Она умела быть прилежной, когда хотела что-то получить, но только не в этот раз.

— Очень смелой.

Вот это да! Но разве дедушка полюбил бы другую? Карланта захлопала в ладоши:

— Она охотилась?

— Что? — Итан впервые выглядел недоуменно. — Нет. Только если за знаниями.

Это Карланта знала и так, иначе как бы они с дедушкой встретились? Кэларьян говорил, что до приезда в Глорпас не занимался ничем, кроме книг и бумаг, и жил в библиотеках.

Но вот где там проявить свою смелость?

— Она же просто училась в Уни… Унерс… — это слово куда проще давалось в уме, чем на языке, — Университете.

Итан улыбнулся.

— Просто. Даже мужчинам непросто в Университете Корсии, а уж единственной женщине… — он приподнял одну бровь, как будто любой мог понять это обстоятельство, а Карланта не знала что ответить, пока на память не пришел тот день, когда впервые после смерти отца она отправилась с мужчинами за Синий ручей: одна, в девять лет, с целой упряжкой и намерением выбить дичи столько, сколько и взрослые.

— В нее не верили? Как она вообще туда попала?

Итан положил ногу на ногу и тяжело перевалился в правый угол кресла — оно, впрочем, тут же подхватило его и сделало подлокотник повыше, чтобы опереться подбородком на кулак.

— У нее был покровитель — один из тех, кто жертвовал Университету немалые суммы. Ему удалось добиться для Эмилии разрешения посещать курсы. Но что такое разрешение рядом с закоснелостью магистров и толпой оголтелых студентов, — он цокнул языком и покачал головой, растряхивая бледное золото Песни по черным волнам.

— Над ней смеялись?

— Ей не давали места, выставляли с лекций, рвали записи и крали книги.

Карланта чуть не задохнулась от возмущения, но Итан успокоил ее мягким жестом.

— Так ее не запугаешь. К тому же она была старше любого из студентов, ей уже исполнилось двадцать девять, и юнцы терялись перед настоящей женщиной. Жены некоторых свежеиспеченных магистров были моложе.

— Дедушка все равно бы не дал ее в обиду, будь ей хоть шестнадцать, — Карланта не собиралась называть свой возраст, но почему-то всегда, когда хочешь сказать что-то отвлеченное, говоришь про себя.

— Это нелегко, когда ты молод и не хочешь стать изгоем.

Карланте не понравилась его ухмылка. На что это он намекает? Что дедушка не защищал Эмилию? Итан, казалось, не заметил ее взгляда и продолжал с улыбкой:

— Она достойно продержалась два года, пока не встретила того, кто ей наконец помог.

Это он что, о себе? Карланта не могла радоваться, хотя рассказ требовал вздохнуть с облегчением. Вместо этого она почему-то сердилась.

— Когда магистр не позволяет себе низостей, ученики тоже не смеют открыть рот, — это он произнес так, что стало ясно — Эмилию оставили в покое.

— Значит, вы учили студентов? — пробурчала Карланта.

— Порой. Когда мой высокий благодетель не нуждался в моих советах.

— И как же вы помогли Эмилии?

— О, — Итан откинулся на черную волну за спиной, — она смогла читать свои работы, участвовать в диспутах и наконец прошла экзамен. До этого не было никакой разницы, ходит она на лекции или нет. С тем же успехом она могла ходить на рыночную площадь.

«Еще бы, — подумала Карланта, — разве у кого-то, кроме профессора, есть силы, чтобы изменить такие вещи?» Было очень обидно за дедушку и больше не хотелось слушать о том, что Итан сделал для Эмилии. Она сложила руки на груди, отвернулась и только тут заметила, что чернота вокруг стала замено светлее, а до слуха долетали какие-то новые звуки — крики или смех. Неужели в Левенби утро? Еще столько всего нужно спросить!

— Как она выглядела? — быстро выпалила Карланта, пока Итан не продолжил распинаться о своих достижениях. Он умолк и переменил позу. До этого он смотрел куда-то вверх, как делают все, кто вспоминает прошлое, а теперь — прямо перед собой, как будто Эмилия была здесь, рядом с ними.

— Она выглядела, как леди. А одевалась, как монахиня. Казалась скромной, но горела дерзкими планами. Была ко всем добра и абсолютно одинока.

Карланта застыла, наконец кое-что понимая, а чернота вокруг внезапно посерела, дрогнула, и Итан замерцал, пропадая.

— Стойте! — она напрягла все силы, чтобы остаться во сне. Золотые нити угасали, Итан схватился за голову и согнулся, коснувшись лбом коленей. Карланта пыталась вернуть звуки Песни, но уже отчетливо слышала шум разбуженного лагеря — ничего не получалось. Она присела перед креслом, заглядывая Итану в лицо:

— Так вы тоже любили Эмилию?

Ей показалось, что он стонет.

— И она… любила… меня… — он смеялся.

Нет! Карланта отшатнулась и упала бы, если бы ее рука не оказалась зажатой, как в петле, в пальцах Итана. Он притянул ее ладонь к виску, и как бы ни старалась, она не могла вырваться.

— Мне будет этого не хватать, — последнее, что она услышала, прежде чем ее подкинуло верх, закрутило и выбросило в реальный мир.

Солнце еще только поднималось над горизонтом, но многие женщины уже не спали, перебираясь из тени на освещенный клочок земли. Карланта свернулась в клубок и натянула на голову овечью шкуру, чувствуя, как нестерпимо щиплет глаза. «Дедушка! Как же ты упустил ее, свою Эмилию? Как?!» Слезы покатились одна за другой. Он рассказывал, что был с ней вместе, но недолго; что потерял ее и больше никогда не видел. Карланта думала, что она умерла. Да ведь он так и говорил! Только неясно было — когда именно…

В просвете между шкурой и землей показались тонкие куриные ноги, отрывисто прошагали и замерли у Карланты перед носом. Она высунула палец, чтобы ткнуть щуплое бедрышко — захлопали крылья и заворчала крестьянка, шедшая за птицей. Не хотелось никого видеть и ни с кем разговаривать. Вернуться бы в Торп, сесть у камина и расспросить дедушку об Эмилии. Почему она выбрала не его, а этого холодного, насмешливого незнакомца? Карланта больше не думала об Итане, как о герое дурацкого сна. Он был живой, настоящий; он знал вещи, которые Карланта если и слышала от дедушки, то никогда не пыталась понять. Дипломы, факультеты, какое-то право, которое сам Кэларьян обзывал страшной скукой, — она ничего этого не помнила, предпочитая слушать истории о короле. Она не знала, что делал дедушка в шестьдесят пятом. Итан знал.

Ничего так не хотелось, как повернуть обратно на север. В самом деле, можно пройти незамеченной вдали от натоптанной тропы — в одиночку это куда быстрее и легче — и добраться через то же ущелье до крепости. Можно просто побыть рядом с дедушкой, если он откажется говорить об Эмилии. Можно помочь им с Гансвардом прятать книги — такую тяжесть старикам не утащить. А потом, когда сир Эштон отступит, сходить к торговцам, согласным открыть у глорпов лавку и выменивать на мех полезные вещи.

Вспоминая свою неслыханную удачу, Карланта схватилась за мешок под головой и нащупала сквозь холстину стопку деревянных бирок — все на месте. Это было ее сокровище — плоские дощечки, на которых торговцы наспех вырезали свои имена, дату договора, «Глорпас» на всеобщем и «мех». Каждую расщепили напополам, так что договор был в силе только между теми, чьи половинки складываются в единое целое. Увидев гроздь этих половинчатых бирок, Кэларьян почему-то не пришел в такой же восторг, как Карланта. Может быть, он думал лишь о войске под стеной, а может, досадовал, что не сумел найти торговцев сам. Наверное, он просто не знал, кого спрашивать, потому что первый же купец, чья жена собиралась уходить с Карлатной из осады, мигом бросил сборы, как только она заговорила о торговле, и принялся составлять договор, согласно которому он становился единственным в городе кожевником, имевшим право закупать на севере мех. Жена его кричала, что он не думает ни о чем, кроме денег; что ее жизнь висит на волоске, а он не удосуживается с ней прощаться; и что, может быть, он и ее продал бы, приди сюда солдаты? Карланта жалела, что так ее расстроила, но не могла остановиться, рассказывая, сколько горностаев и песцов можно добыть за сезон и когда идут с юга на север олени. Кожевник нервно скрежетал пером, вычеркивал только что написанные строки, марал пергамент, не в силах сосредоточиться — жена его упала в кресло, и под носом у нее держали пахучий пузырек — а время поджимало. С улицы доносился нескончаемый плач, слуги носились от дома к дому, пряча драгоценности в садах и подвалах, и все звонче трещали барабаны, под которые отряды сира Эштона жалили стены города то на западе, то на востоке. Карланта поддержала мольбу купчихи — не время возиться с бумагами. В конце концов, торговец сделал кривые насечки на бирке и разломал ее, особенно указывая на то, что она не должна никому говорить о договоре, а если заключит такой же с другим кожевником, ее бросят в тюрьму. Напуганная, Карланта обещала молчать, хотя одного человека явно было мало, чтобы осуществить все задуманное. Так что, когда она обошла других подопечных, в карманах у нее брякала уже целая куча дощечек. На самом деле, хватило бы и простого обещания, но было что-то важное, основательное в том, чтобы владеть этими бирками — как будто они скоро превратятся в железные иглы, ножи и крючки для ее племени.

Карланта села на своей подстилке, сбросила овечью шкуру, достала из мешка всю стопку, нанизанную на шнур, как рыбины на просушке, и повесила ожерельем на шею — так надежнее. Несколько женщин с детьми таращились на странное украшение, и она спрятала бирки под рубашку. Что-то белело на дне мешка теперь, когда он почти опустел. Письмо принцу Адемару.

Карланта тронула пакет, надавила на упругие слои пергамента, провела пальцем по краткой надписи: «Эйвери». Вместо того, чтобы быть с дедушкой, она должна ехть в Мирганд, чтобы отдать письмо каким-то доверенным людям. Наверняка его мог отвезти кто-то другой. Но… Как же хотелось сделать это самой! Принц прочтет послание и отправится в Корсию, в дом Кэларьяна — она и мечтать не могла о том, чтобы его увидеть. Того самого Адемара, который бесстрашно воюет со страшными варварами и вскоре сядет на трон; но который почему-то всегда представляется ей мальчишкой из рассказов Кэларьяна, дерущимся с великаном за отцовскую корону.

Она улыбнулась, прикрывая глаза от солнца — день расходился, обещая быть ясным. Крестьяне уже давно занялись работой, дети играли на улице, а где-то там, вдали, остался Торп, окруженный солдатами, как мясо — мухами. От этого сравнения кольнуло в груди, и тоска по Кэларьяну разгорелась с новой силой. Нет, не обязательно ждать принца в Корсии; вдруг он вообще туда не приедет? Она сделает, как хочет дедушка — передаст письмо в надежные руки, — но дальше сразу же поедет обратно. У них будет время поговорить, а у купцов — собраться в Глорпас. Судя по тому, как собирались их жены, каждого необходимо наставлять и проверять, и времени на это уйдет — ой-ой сколько.

Решено. Карланта еще чувствовала горечь от несбывшейся мечты о принце, но стоило только вспомнить жестокие слова Итана — о том, что у Кэларьяна ничего нет, даже семьи — как встреча с Адемаром уже не казалась такой важной, как возможность посидеть рядом с дедушкой, заварить покрепче брусничный лист и сказать, что у него все-таки есть семья, даже если это всего лишь одна маленькая упрямая глорпка.

*****************************************************