000013 Сквозь стены

Боль.

Больше ничего нет, боль, боль, боль, весь мир превратился в огромный кусок боли.

Еле успеваю выдавить из себя:

— За… за что?

Сапог впечатывается мне в челюсть, мир снова меркнет.

Просыпаюсь. Пытаюсь понять, надо мне сегодня на работу или нет. И если надо, то куда, где я вообще работаю. Спрашиваю себя, почему заснул на полу в камере. Слепящий свет бьет в глаза…

Снова удары. Со всех сторон. Боль заполняет вселенную, льется через край.

— За… за… что?

Человек в форме наклоняется надо мной.

— Ты убил?

Рушится мир.

— Не… убивал я никого.

Боль впечатывается в солнечное сплетение, взрывается в груди. Уже нет мира, нет меня, есть только боль, боль, боль…

Просыпаюсь. Умоляю кого-то дать мне проснуться. Нет, все тот же кошмарный сон, я на полу камеры…

Снова наклоняется надо мной человек в форме.

— Ты его убил?

И понимаю — согласен на все, только не бейте, и его я убил, и Кеннеди грохнул, и атомную бомбу на Хиросиму сбросил, и Атлантиду утопил, и руки перед едой не мыл, и много еще чего…

Еле выдавливаю из себя:

— Убил.

— Ну, то-то же… еще отпираться он будет…

Мое тело усаживают за стол. Если это вообще мое тело. Я его не чувствую. Вообще. Человек в форме кладет на стол полосатый шарф, залитый кровью.

— Узнаете?

Уже понимаю, что отпираться бесполезно. Совсем. Спросить бы еще осторожно, чей шарф, мой или убитого. Нет. Не мой. В жизни бы такого на себя не напялил, полоска лиловая, полоска желтая, полоска красная, и снова…

— Узнаю.

— Ну-ну… Вы как к нему в комнату просочились-то?

Говорю наобум:

— Через окно.

— Ври больше, там окном и не пахло… и не воняло даже.

Понимаю, что нужно говорить правду. Только правду и ничего кроме правды.

— Слушайте… я не помню ничего. Чесслово, не помню. Вы мне по ходу память отшибли.

— Ври больше.

— Да не вру я. Честно…

— Ага, честное пионерское… еще скажи — мамой клянусь. Как к нему забрался, я спрашиваю?

— Через дверь, как.

— Дверь как открыл?

— Ключом.

— Каким, на хрен, ключом, она на щеколду закрыта была!

— Поддел…

— Как ты её поддел, а ну поддень! Поддень! — человек в форме тащит меня к двери, — вот дверь по типу этой… давай, открывай.

— Слушайте, чесслово, не помню ничего я…

— Что не помнишь? Сквозь стены, что ли, ходишь?

— Не хожу.

Человек в форме смотрит на меня недоверчиво.

— Или ходишь?

Замечаю в его взгляде страх. Да, похоже, он боится меня. Не на шутку боится.

— Да как я сквозь стены пройду-то?

— Тоже верно… никак. Так получается, не было тебя там?

— Не было.

— А чего говоришь, что ты его грохнул?

— Так вы мне мозги вышибете, если не сознаюсь…

— Ты мне зубы не заговаривай! Получишь щас… чучело гороховое… О-ох, парни, говорил вам, сам он на себя руки поднял, вы мне все — убийство, убийство…

Только сейчас прошибает запоздалый страх, только сейчас понимаю, что пережил. Так бывает, когда выскочишь из-под машины, в последний момент, водитель кроет тебя последними словами, тут-то тебя окатит ужасом.

— А… как сам в затылок себе? — спрашивает кто-то из бивших меня.

— Как, обыкновенно, как, — человек в форме подносит кольт к затылку, так и жду выстрела. Выстрела нет, ничего нет, все-таки я вздрагиваю.

— Ладно… этого в камеру давайте…

Вздрагиваю:

Не имеете права. Сорок восемь часов можете держать.

— Засекаю, — кивает человек в форме.

Хватаюсь за соломинку:

— Требую адвоката.

— Завтра будет.

Захлопывается дверь. Понимаю, что проиграл.

Сквозь стены хожу… хорошо сказано, сквозь стены… Если бы сквозь стены ходил, выбрался бы отсюда в два счета. Хотя… если бы я сквозь стены ходить умел, получается, я виноват, и убил этого… кого этого… не знаю. А если не умею, значит, не виноват… но и выбраться отсюда не смогу. А если…

Мысли путаются.

Сжимаю виски ладонями, нет, не могу я думать, не могу…

Если я умею проходить сквозь стены…

Тихонько думаю, а что если я и правда умею проходить сквозь стены.

Подхожу к стене, обшарпанной, ободранной, прижимаюсь к ней ладонями. Вздрагиваю, когда ладони проходят сквозь стену, отдергиваюсь.

Пальцы чуть покалывает.

Разбегаюсь.

Нет, не могу я через стену с разбегу, все равно прохожу осторожно-осторожно, так и жду, что что-нибудь случится. Ничего не случается, оказываюсь в соседней ком…

Нет.

Это не соседняя комната. Не обшарпанные стены тюрьмы…

— Не сильно они тебя?

— А?

— Не сильно тебя? — незнакомый парень идет ко мне, ловлю себя на том, что где-то его видел, вспомнить бы еще где.

Вспомнить.

Легко сказать.

Инстинктивно закрываю голову. Парень фыркает.

Не бойся, не трону… Видно, крепенько они тебя…

Башку проломили.

Если бы проломили, ты бы тут живой не стоял. Дай гляну… да не бойся ты…

— Ну чего… за спасение платить надо.

Холодеет спина. Так и знал, что нечисто тут. Очень нечисто.

Осторожно спрашиваю:

— Сколько?

— А на хрена мне копейки твои?

Смотрю на него, прикидываю, сколько он получает. Уж побольше, чем я со своей…

Со своей…

Пытаюсь вспомнить, где я работаю. Не могу.

Пытаюсь вспомнить, сколько я получаю.

Тоже не могу.

Осторожно спрашиваю:

— Сделать что-то нужно?

— Правильно мыслишь. Ты парень умный, сразу понял, договоримся…

Киваю. Все сделаю. Наркотики куда надо перевезу, кредитов на себя наберу, еще что…

— Ну, вот что. Человечка одного убрать надо.

Рушится мир. Мне на голову.

— Да знаешь, как-то убивать не приходилось мне…

— Вот и попробуешь… шучу, шучу, чего ты навострился-то… Я же не сказал убивать, я же убрать просил.

— Как убрать? В коробочку положить и на полочку поставить?

— А то сам не знаешь, как.

— Ну, по мне убрать, значит — убить.

— А что, в ваши времена амеморов не было?

Пытаюсь припомнить. Не припоминается. Амеморы, амеморы. Представляется что-то фантастическое, сказочное, что-то…

— Н-не было.

— Ой, горе мое… память стереть. Так понятнее?

— Ломиком, что ли, по черепушке?

— Ты мне дурака-то не включай, а? Каким ломиком… вон, восьмым амемором знаешь, как пользо… а-а, не знаешь… Ну вот, смотри… вот сюда нажимаешь… Ручку на экране выводишь до ста, потом плавно назад до пятидесяти. Усек? Ну вот… Так что не боись, убивать никого не придется… Вот так…

Осторожно спрашиваю:

— А… за что человечка-то?

— За грехи. За что, за что, с него и началось все.

— Что началось?

— Хождение началось. Сквозь стены. И сквозь время. Выдумал… орел.

— И что, убрать его хочешь? Ну, не он, так другой кто изобрел бы… что он там изобрел.

— Да не-ет… так бы еще века через два эту хрень бы сделали… когда доросли бы люди до этой хрени. А то выдумал тоже… в двадцать первом веке… Ну все, парень… потихохоньку к нему пробираешься, и в затылок…

— А если он обернется?

— Значит, в лоб.

— А если он меня?

— Да не смеши меня, такие мухи не обидят. Он и понять не успеет, что случилось.

— Непривычно как-то…

Парень нехорошо усмехается.

— Ну надо же когда-то начинать… Давай… он один в квартире, никто и не заметит… через стену пройдешь…

— А обратно как?

— Молча. Тоже через стену, как…

Настораживаюсь:

— Не кинешь?

Парень смотрит на меня косо:

— А по себе людей не судят.

Хочу огрызнуться. Не огрызаюсь.

— Ладно… веди.

Приближаюсь к стене, прижимаюсь ладонями.

Спохватываюсь:

— А на что нажать?

— О-ох, идиотище…

— До пятидесяти, потом…

— До ста, болванище, потом назад на пятьдесят…

Замираю. Думаю. Что-то хотел еще, что-то…

Ну да.

— Так это и мне кто-то, получается… память стер.

— Чего?

— Мне кто-то память стер. Ничего… не помню. Кто, откуда, зачем… я думал, это эти гаврики мне мозги вышибли, а тут вот оно что, похоже…

— Да, это не гаврики… Это точно кто-то постарался… очень постарался…

— А… как вернуть теперь?

— Чего вернуть?

— Память, чего.

— В бюро находок обратись.

— Адрес не подскажешь?

Смеется.

— Ну-ну. Шуток вообще не понимаем, или как? Теперь уже ничего не сделаешь… ладно, брось, у меня тоже так было… Вот здесь, в квартире своей просыпаюсь, ни хрена не помню. Даже что квартира моя, не помню. В подъезд выхожу, ау, люди добрые, где я, кто я… Девчонки на лестнице стоят, курят, руками разводят, да это же ваша квартира, вы здесь живете, вы чего. Домой меня ведут, водой отпаивают, помню, у одной на руке браслетик поблескивает, полоска красная, полоска синяя, полоска красная, полоска синяя…

Он замирает, будто вспоминает что-то, чего вспомнить не может…

— Ничего, попривык как-то… Ну чего встал… давай уже… или слабо?

Вздрагиваю. Знает, чем пронять, взять на слабо.

Шагаю сквозь стену, стена поддается, и страшно как-то, как было когда первый раз прыгал в воду, когда это было… не помню.

Растерзанная память высовывает какие-то кусочки прошлого, тут же прячет их обратно.

Оглядываюсь.

Он стоит спиной ко мне, как мне и обещали. Молодой парень, худой, щуплый, даже не верю, что это он и есть. Почему-то представлял себе что-то столетней давности с окладистой бородой и лысиной с гектар. Вспоминаю чьи-то слова, что все великие открытия совершаются до тридцати лет…

Ну-ну.

Ручку на пятьдесят… какую ручку… ну да. На экране. На сенсорном. Сколько живу, столько не умею с экранами, руки не из того места…

Или нет… на сто… и сразу на пятьдесят.

Вот так.

Экран пищит и надрывается в моей ладони, плачет, что с ним что-то сделали не так.

Парень оборачивается. Вижу, лихорадочно пытается вспомнить, кто он, что он, зачем он, откуда он. Смотрит на меня, я вижу в его глазах ненависть, он еще сам толком не понимает, за что ненавидит меня, но — ненавидит…

Бросается ко мне. Вот этому меня никто не учил, что делать, когда пальцы сжимаются на горле…

Расступается стена, выходит мой заказчик, так и не знаю его имени. Да он и сам не знает своего имени, его имя стерли вместе с памятью. Кидается на лежащего на мне, обрушивает на него массивную табуретку незнамо каких времен. Вспоминаю какие-то строчки непонятно откуда, как-то Людвиг Фейербах поругался с Гегелем, разорвал на ем рубах и ударил мебелем.

Хватка ослабевает.

Мой противник валится набок, смотрю на заказчика, если ты сам это мог сделать, на хрена меня погнал. А если ты работягами своими не дорожишь, так на хрена меня спасать кинулся…

Наклоняется надо мной. Краем глаза замечаю, как приподнимается с пола тот, кого я уже было записал в мертвые.

— Ты… ты понимаешь… ты же… память твоя…

Мой заказчик не договаривает. Не успеваю окликнуть его — хлопает выстрел, заказчик падает с разбитой головой, задним числом думаю, хорошо, пуля не насквозь, хорошо, не дошла до меня…

И амемор в его руках замечаю не сразу, даже не помню, когда его выронил.

Направляет на меня, даже не вздрагиваю, все равно пользоваться этой штуковиной он не уме…

Боль.

Боль.

Больше ничего нет, боль, боль, боль, весь мир превратился в огромный кусок боли.

Еле успеваю выдавить из себя:

— За… за что?

Просыпаюсь. Пытаюсь понять, надо мне сегодня на работу или нет. И если надо, то куда, где я вообще работаю. Кто-то тощий и длинный с простреленной головой лежит на полу возле меня, кто-то тоже тощий и длинный отступает к стене. Смотрю на него, а может, объяснишь, чего тут было такое…

— Парень… это кто его грохнул-то? Это же… милицию надо…

Парень оторопело смотрит на меня, сжимает кольт. Отступаю к стене, стена поддается, расступается передо мной, это новенькое что-то…

Кто-то отчаянно стучит в дверь, с той стороны, слышу крики, кто стрелял, что за выстрелы, парень с кольтом подходит к двери, открывает щеколду…

Вижу все это в последние секунды — стена глотает меня, бросает в сиреневую комнату с зеркальной стеной.

Пробую вспомнить, кто я.

Не вспоминается.

Долго вожусь с дверью, наконец, вываливаюсь в подъезд, незнакомые девки курят у окна, пересмеиваются чему-то, матерая брюнетка бросается ко мне, ой, а у вас пятерки до завтра не найдется, а?

— Девки… я… а я… а я где живу?

— Да вы чего?

— Ой, девочки, его, похоже, того…

— Да успокойтесь вы… Да здесь вы живете, здесь! Домой… домой давайте… Да водички попейте, успокойтесь вы…

Матерая девица ведет меня обратно в лиловую комнату, мельком вижу браслет на её руке, полоска синяя, полоска красная, полоска синяя, полоска красная…