000010 Память КМ

СООБЩЕНИЕ

КМ ЛИЧНО В РУКИ

ПО ВАШЕМУ ЗАПРОСУ НАЙДЕНА ЧАСТЬ ВАШИХ ВОСПОМИНАНИЙ (СМ. ТЕКСТ)

— Вечер добрый. Проходите, присаживайтесь… Чай, кофе?

Это я всем так говорю. Потому что так положено говорить. Какой-то древний ритуал, где-то, в каких-то мирах он сохранился, а у нас только слова остались — чай-кофе, присказка такая. Даром, что гость в шоке, не до чая ему, и не до кофе, и вообще ни до кого, и ни до чего, он ко мне бросается, скорей, скорей, беда у него.

Знаю, что беда.

Просто так сюда не ходят, если беды нет.

И все-таки предлагаю:

— Вечер добрый. Проходите, присаживайтесь… Чай, кофе?

Он оторопело смотрит на меня, взъерошенный, пропахший чем-то синтетическим, мерцающий огоньками экранов на рукавах.

— Да какой чай кофе, тут… тут…

Услужливо подсказываю:

— …мир гибнет?

— А вы откуда…

— Откуда знаю? Да как не знать, сюда за другим и не ходят… Так что у вас?

Вы… это… стихии укрощаете?

Вот за что не люблю гостей, так вот за это. Спрашиваешь их — в чем дело, так нет же, ни один не ответит, вместо этого допытываться начнет, да правда ли, да…

— Да. Уничтожаю.

— Вот хорошо… как хорошо, что я вас нашел…

Пожимаю плечами, еще бы вы меня не нашли, кто здесь есть вообще кроме меня…

— Так вот… тут это… струна…

Хочу спросить, что за струна, откуда струна, не спрашиваю — сжимается сердце.

Гром среди ясного неба.

Струна.

— Космическая струна…

Гость кивает:

— Совершенно верно.

— Сколько до коллапса?

Гость вздрагивает.

— А вы… откуда знаете?

Смотрю на него с презрением, что я, столько лет живу, космические струны не знаю?

Он говорит. С трудом:

— Так это… один день.

— Вы бы еще за час ко мне пришли.

— Так еле нашли вас, еле добрались, как вы хотите-то?

Спохватываюсь, киваю, ну конечно, найти меня — дело хлопотное. Собираюсь, а что собираться, все свое ношу с собой…

— Пойдемте. Показывайте дорогу.

Он спешит за мной, смотрю на него, думаю, кто это и что это, и из какого мира. Не знаю. Не разбираюсь. Для меня все твари во всех мирах делятся на две группы — на людей и на стихию.

Люди, они что? Они люди. Они жить хотят. Чтобы спокойно все было, чтобы дом был, и очаг в доме, чтобы еда варилась в очаге, чтобы дети дома были…

Так ведь, да?

Ну, так вот. А есть еще стихия…

— Сюда, пожалуйста, — он открывает передо мной дверь дома. Тут же соображаю, что это не дом, а повозка, потому что на колесах. Смотрю вперед повозки, ищу животное, которое её везет. Животного нет, ничего нет, значит, автоматическая, значит, хорошо у них цивилизация развита, что есть, то есть. Развита. Но не насколько, чтобы побороть стихию.

А.

Ну да.

Я про стихию говорил.

Так вот, живут себе люди, никого не трогают. А стихия, она не дремлет, что ей до людей до каких-то, она всю жизнь здесь была, есть, и будет, она здесь была, когда еще людей никаких не было.

Вот стихия и не дремлет.

То есть, нет, дремлет, конечно, бывает. Долго дремать может, год, два, сто веков. А потом просыпается.

Да.

А потом просыпается.

И ревут вулканы, плюются пеплом, и тайфуны сметают все на своем пути, и метеориты падают, и струны… Да, космические струны, есть такие.

И все, и нет уже дома, и очага нет, и где дом был с очагом, там обугленные руины, и ветер теребит волосы на остатках чьего-то черепа…

Это стихия так.

А есть я.

А я борюсь со стихией. Работа такая, со стихией бороться. Как бороться, ну, это от обстоятельств зависит, стихии-то разные бывают…

Осторожно заглядываю в будущее.

Это я всегда так делаю, когда еду работать. Будущее, оно разное бывает. Если будущее видно далеко-далеко во все стороны — значит, все хорошо, жизнь продолжается. А вот если впереди темнота — значит, дело дрянь, жизнь оборвется.

Смотрю.

И знаю, что ничего страшного, что задача плевая — а все равно смотрю, как учитель в свое время меня натаскал, идешь на работу — смотри.

Смотрю.

Вздрагиваю.

— Вы что? — хозяин оборачивается ко мне.

Мотаю головой.

— Все… все хорошо.

— А то если укачивает, так можем купить чего-нибудь… выпить там… перекусить… Время-то еще есть.

— Не… не стоит, спасибо.

Снова смотрю в будущее, еще пытаюсь настроить ракурс, уже понимаю, настраивать нечего, никакой ошибки быть не может. Спрашиваю себя, почему во всех учебниках говорят — темнота, черная пустота, если я вижу серую дымку.

Или каждый видит свое.

Не знаю.

Сейчас больше всего хочется заорать, чтобы остановили машину, чтобы выпустили меня, чтобы я вернулся домой, домой, домой, закрылся ото всех…

И знаю, что это не поможет.

Потому что там, где темнота (читай — серая дымка), уже не отвертишься, не отмажешься, не проскочишь по каким-то боковым вариантам, не выстроишь себе новую цепочку судьбы.

Бесполезно.

Расслабляюсь, оглядываю панораму по обе стороны дороги. Еще не вижу боль, но чувствую боль, боль не обманешь, боль пробьется, даже когда кажется, что все вокруг хорошо.

Смотрю дальше. Смотрю не глазами, тут не глазами надо смотреть, а по-другому. Смотрю на далекие холмы, маленькие деревушки, городки, огромные мегаполисы.

Вздрагиваю, как от затрещины — когда взглядом натыкаюсь на рану на теле земли.

Еще одну.

Еще.

И еще.

Как я не замечал их раньше, а ведь не замечал, витал в облаках, разглядывал повозки, а раны земли смотрели на меня, кричали, звали на помощь.

Да.

Звали на помощь.

Спрашиваю хозяина:

— Вашу землю уже ранили?

— А?

— Ранили вашу землю же?

— М-м-м… даже не знаю. Слушайте, вот честно не знаю. Я тут всего восемьдесят лет живу…

Не верю своим ушам.

— Люди? Восемьдесят лет?

— Не-е-ет, люди-то миллион лет точно будут… а я восемьдесят.

Смеется. Я тоже смеюсь. Хотя мне не до смеха, совсем не до смеха. Снова внутренним зрением ощупываю раны на теле земли, глубокие, рваные, свежие. Пепелище на месте деревушки, руины когда-то величественного города, глубокий черный след в душе человека, проходящего мимо. Что-то было здесь, очень и очень недавно, и что-то очень и очень нехорошее.

Повозка останавливается. Выходим на широкую улицу, которая заканчивается высоченной башней.

— Ну, вот… пойдемте, я вам опасность покажу… стихию.

Понимаю, что он может уже мне ничего не показывать, я вижу стихию сам. Там, в вышине. Я называю их блуждающими звездами, здесь их называют как-то по-другому. Раскаленное сияние там, высоко в небе, сияние, которое приближается к земле, беззащитной перед ударом.

Хозяин ведет меня в высокую башню, заботливо открывает двери, повторяет — сюда, пожалуйста, сюда, перепуганные люди расступаются передо мной, перешептываются, это он, тот самый, да, да…

Спрашиваю:

— У вас есть защита… от бродячих звезд?

— Пробовали делать, — отвечает кто-то.

— Вон, позавчера «Икар» рухнул…

— Финансирование-то не к черту…

Не понимаю. Человек поспешно объясняет:

— Денег… денег не хватает… ресурсов…

Киваю. Да, ресурсов всегда не хватает. У всех.

Поднимаюсь на вершину башни, кто-то подставляет мне стальные трубы со стекляшками внутри, вот, посмотрите, увеличивает размеры… Отмахиваюсь, не надо, я и так вижу.

Вижу.

Поднимаю голову.

Смотрю в глаза стихии, даром, что у стихии нет глаз.

А я вот смотрю ей в глаза.

Протягиваю к стихии руки, — стихия не понимает, стихия несется к земле, маленькой и беззащитной. Это плохо, что не понимает, что не получится вот так, по-хорошему, не люблю я, когда не по-хорошему.

Отталкиваюсь от земли, земля не хочет меня отпускать, держит. Отталкиваюсь сильнее, двигаюсь навстречу стихии.

Смотрит на меня космическая струна, захлестнувшаяся петлей, обломок каких-то миров, приближается ко мне.

Расправляю крылья, взмахиваю, сильнее, сильнее, вырываюсь из атмосферы.

Злое сияние хочет опалить мои крылья, не даю опалить, уворачиваюсь, гашу сияние — как наставник учил, зря, что ли, натаскивал меня со стихией бороться…

Не зря.

Вот я и борюсь, чтобы не рушила стихия хрупкий мир людей…

Надвигается на меня петля, сталкиваемся — успеваю погасить её в последний момент, когда она уже обжигает мои крылья…

Падаю.

Тут, главное, рассчитать, на землю упасть, а не в небо, а то я ведь одновременно во всех мирах, утянет меня куда-нибудь в никуда…

Не утягивает.

Падаю с небес на землю, сложив опаленные крылья.

Мир меркнет.

— Вы как вообще, живы, нет?

Даже не сразу понимаю, что он наклоняется надо мной, смотрит мне в глаза, хочет нахлопать меня по лицу, чтобы я очнулся — боится.

Открываю глаза.

— Вроде жив.

— Тьфу, черт, я уж думал, все вы…

С трудом приподнимаюсь.

— Да нет… не все.

— Верно… а не спешите нас хоронить, так, да? Ну, ничего вы, молодцом… век не забудем… сколько мы вам должны-то?

Не сразу понимаю, о чем он. Наконец, спохватываюсь:

— Да я… ничего не беру.

— Да как не берете, надо же что-нибудь… что вы любите-то?

Мысленно перевожу дух. Сейчас начнется, кучи богатых даров, щедрые подношения…

Ладно.

Не впервой.

Не привыкать.

Вспоминаю еще одно. Помечаю у себя в памяти уникальный случай, когда разум увидел впереди обрыв всех реальностей, но, тем не менее, реальности не оборвались. Добавляю, что проверено мною лично.

— Чем богаты… тем и рады, — хлопочет хозяин, накрывает на стол. Здесь, в этом мире, природа усложнилась так, что дальше некуда, сначала свет солнц консервируется в материи, а жители мира едят консервированный свет…

Ладно.

Не мое дело.

Сколько миров, столько и обычаев.

Хозяин разливает консервированный свет солнца, растворенный в воде, поднимает сосуд. Здесь так положено. Тоже поднимаю сосуд, наши сосуды соприкасаются, а вот дальше не знаю, что делать, должен ли я плеснуть жидкость в его сосуд, или он в мой, или…

Не знаю.

Еле сдерживаю возглас изумления, когда вижу солнечный свет, законсервированный дважды, сначала одной живой системой, которая растет и зеленеет, потом второй живой системой, которая уничтожила первую.

Хозяин видит мой взгляд, протягивает мне дважды законсервированный свет.

Да вы попробуйте, седло барашка отменное получилось!

Не хочется мне пробовать свет, пропущенный через столько систем, но делать нечего. Хорош я буду, если побрезгую чужими обычаями, хорош…

Пробую.

Задним числом спохватываюсь, сколько сил уйдет на то, чтобы переработать это в энергию.

Ладно.

Неважно.

Спрашиваю то, что хотел спросить уже давно.

— Почему вы не поставите защиту?

Хозяин вздрагивает.

— От чего защиту?

— От стихии.

— Ну как же… вы же понимаете, какие это деньги уйдут…

Догадываюсь, что говорит о ресурсах.

— Вот-вот, ресурсы-то не резиновые…

— А все это? — обвожу рукой накрытый стол, — вы могли бы вместо этого…

Помощник хозяина делает мне отчаянные знаки. Так он делает, когда я поступаю как-то не так.

Замолкаю.

Помощник наклоняется ко мне, шепчет что-то, быстро, отчаянно, из всей его тарабарщины понимаю только одно — такие вещи говорить нельзя.

Не говорю.

И то правда, мое дело не говорить, мое дело со стихией бороться. Мало у нас борцов со стихией, мало, а хороших борцов еще меньше.

Стихия-то, она не дремлет, стихия-то, она везде вылезет. Вот кажется людям, нет стихии, одолели стихию, ушла стихия.

А она нет.

Не ушла.

Построил человек дом, посадил дерево, вырастил сына, цветник разбил перед домом, детишки у ворот играют, бегают, собачонка брешет…

А тут стихия подоспела, и раз — дом человека обрушился, и был дом, и нет дома.

Или другая стихия подоспела, и дом человека пеплом засыпало.

Или еще какая стихия подоспела, и было у человека поле — и нет поля, и урожая как не бывало.

Вот для того я и хожу по белу свету, ищу стихию, сражаюсь, побеждаю. Работа такая.

Другие на меня смотрят, пальцами у виска крутят, делать тебе больше нечего, по другим мирам шастать, со стихиями воевать. Своих дел, можно подумать, нет, в нашем-то мире дел как звезд на небе.

А какие в нашем мире дела?

А всякие.

Ну вот, есть у меня мысль. И у моего соседа мысль. А если мы этими мыслями обменяемся, что будет?

Что?

У каждого по две мысли?

Не-е-ет… Если одна мысль с другой встречается, от них…

Что?

Третья мысль появится?

Тоже нет.

А что?

И третья мысль. И четвертая. И пятая. Хоть сто двадцать седьмая. А от этих мыслей еще, еще, и еще.

Там и целый новый мир из этих мыслей проклюнется.

А то и не один.

Вот так. Так и живем. Только бывает, вот так позвонят ни с того ни с сего, войдут в мой дом, отряхнутся — у-у-ух, еле нашел вас, — и начнет, у нас тут мир гибнет, стихия подступает, может, поможете чем, мы уж в долгу не останемся, грудочку кашки, кильце ковбаски…

Не сплю.

Бывают такие ночи, когда вроде устал, а сознание не выключается. Распахиваю окно, смотрю на громадину города далеко внизу.

Прыгаю вниз.

Расправляю крылья. То, что я называю крыльями, то, что позволяет мне летать.

Лечу над землей, оглядываю землю, безграничную, замкнутую саму на себя, смотрю, что еще может угрожать земле, чтобы разобраться со стихией сразу, наверняка…

Вижу раны. Раны, раны и раны. Бесконечные, кровоточащие раны на теле планеты, выжженные леса, опустошенные реки, разорванную плоть, из которой стальные вышки когда-то высасывали черную кровь.

Раны, раны и раны. Раны на душах людей, — какая-то безжалостная стихия пережевала их и выплюнула. Раны на громадине космодрома — люди бросили его недостроенным, но… почему? Почему?

Роюсь в сводках новостей, нахожу имя Тингермана, а сегодня мы поговорим о последнем приобретении мирового магната, я имею в виду небоскреб-трансформер, оснащенный по последнему слову техники…

Вижу.

Начинаю понимать.

Проклинаю себя, что не увидел, не понял раньше, да раньше я и не мог этого понять, это было слишком…

…немыслимо.

То, что происходило здесь.

Стихия, она же коварная, стихия, она же тушуется, прячется, её и не разглядишь, сттихию-то. Вот кажется, хорошо все, тишь да гладь, накрытый стол, огонь в очаге, тепло дома — а Стихия вот она, рядом с тобой, смотрит на тебя холодным взглядом…

Поднимаюсь с кровати.

Иду.

Прохожу по коридору мимо стража, он кивает мне.

— По коридору направо.

— А?

— По коридору… направо. Если вам нужно…

— Нет. Я к нему.

Иду в комнату Тингермана, хозяин приподнимается на своем ложе, оторопело смотрит на меня.

Не спится вам? Я тоже сегодня чего-то… полнолуние, что ли, сейчас вот только луна над окном стояла… — разминает мускулы, устраивается поудобнее — Или вам вообще спать не надо, вы у нас так…

Уничтожаю.

Привычным жестом.

Он еще не дается, он еще бросается в сторону, я уничтожаю его только со второго залпа. А как я хотел, всю жизнь боролся со стихиями огромными, неповоротливыми, массивными, а тут вся стихия сосредоточилась в малом куске материи…

Стражи бросаются ко мне.

Они еще не знают, что стихия умерла. Они действуют по инерции, вскидывают палки, простые, примитивные, смертоносные…

Боль разрывает сознание, мириады миров несутся дальше по стреле времени, оставляют меня где-то на обочине по ту сторону времени и пространства.

Работа у меня…

…такая…

…со стихией…

…воевать.

ИНСТРУКЦИЯ

Что делать, если вас убили.

Имейте в виду, что у вас есть как минимум 0,1 секунда, чтобы отмотать время назад.

Прежде всего, постарайтесь успокоиться, — волнение может помешать вам. Найдите развилку — тот момент, когда вас убили, и отступите от этой развилки назад до безопасного момента.

В данном случае — отступите от развилки и закройте дверь в комнату.

Не открывайте, когда КМ постучит…