000008 Кто мы? / КМ / Фомальгаут Мария
 

000008 Кто мы?

0.00
 
000008 Кто мы?

Листья.

Как они смеют все еще падать и падать.

Луна.

Как она смеет еще светить.

Хочется бросить в луну камень и разбить. Вдребезги. Чтоб не светила, незачем ей светить больше, потому что Тори нет.

Тори, это Виктория, если кто не знает.

Да никто не знает, никому это неинтересно, вообще для самого себя пишу, кому я собираюсь объяснять, что Тори — это не партия в Великобритании, и не волость в Эстонии, и не остров в Ирландии, и много еще чего не, Тори — это Виктория.

Была.

 

Годы жизни на памятнике.

Любим. Помним. Скорбим.

Чувство какое-то мерзкое, что так быть не должно, не должно, не должно.

Здесь нужно рвать и метать, и не рвется, и не мечется. Чувства куда-то делись, должно быть, лежат под тем же камнем, между двумя датами…

 

Это будет завтра.

А сегодня страшно посмотреть на стол в комнате, потому что там лежит в окружении цветов и свечей…

Тори.

Это не область в Грузии.

И не партия в Великобритании.

Это Виктория.

 

— Вы её давно знали?

Это полиция.

— Я её вообще не знал. И в то же время знал пять лет.

— Проясните.

— В Итер… инетр… в Сети…

— В Интернете переписывались?

— Ну да.

 

Солнце.

Кажется, Солнце еще не знает, что Тори нет, иначе бы не стало светить. А может, Солнце путает, есть же Тори — область в Грузии, есть же Тори — в Ирландии, еще где-то есть какие-то Тори, вот солнце и путает, и светит, потом спохватится, погаснет, океаны промерзнут до самого дна…

 

Острая сердечная недостаточность.

Это диагноз.

Не мой.

Тори.

 

Мысли путаются. Тори. Имя. Четыре буквы. Цифры на могильной плите. Строки на экране.

 

Заглатывают пасмурные будни

Дела, дела, дела, дела, дела,

И тащат в день измученные люди

Тела, тела, тела, тела, тела.

 

Нам мало дней безжалостная осень

Дала, дала, дала, дала, дала,

Когда исчезнем, остается после

Зола, зола, зола, зола, зола.

 

И гонит нас, и кто-то гонит листья

Со зла, со зла, со зла, со зла, со зла.

И кто-то жжет нечитанные письма

Дотла, дотла, дотла, дотла, дотла.

 

Это Тори.

И еще

 

Вечер прячется за туманом,

Вздохи-шорохи так тихи

И катаются по полянам

Ненаписанные стихи

 

И от снегопада до мая

Необдуманно налегке

Сны скитаются над домами,

Не увиденные никем.

 

И за суммами, и за числами

Видит деловой человек,

Как гуляют по лесу мысли,

Непродуманные вовек.

 

И со снега, что не растаял

Так скорехонько на раз-два

Дворник поутру выметает

Все несказанные слова.

 

Это тоже Тори.

И много-много еще.

 

А то давай встретимся.

Это не Тори. Это я. набираю дрожащими руками, клавиши прыгают, пляшут, выбивают на экране — ато дваай ствретисмя.

СООБЩЕНИЕ ОТПРАВЛЕНО

Сердце падает.

Мир замирает.

Мысленно бью себя по пальцам, не так это нужно было писать, не так, а…

…а как?

У ВАС НОВОЕ СООБЩЕНИЕ

А то давай.

 

Вот так по-простому. А то давай.

И адрес.

 

Мысли путаются. Надо вспоминать, не вспоминается, не осталось воспоминаний, ничего не осталось — боль, боль, боль.

 

Это было вчера.

Вокзал. Поезд отсчитывает километры и телеграфные столбы. Другой вокзал. Носильщики обступают, позвольте ваши вещи, нет у меня вещей, ничего нет.

Метро.

Прохожий смотрит на мою черно-белую карту, кивает:

— А, это вам на зеленую ветку.

Цветы круглосуточно.

— Сколько стоит букет роз?

Пересчитываю банкноты, понимаю, что не хватит.

— А мне бы что-нибудь попроще.

Белые хризантемы.

Лабиринты незнакомого города.

— А Каховская где, не подскажете?

— Какая?

— Каховская.

— КахОвская, горе вы мое!

Краснею.

— Вон, через дорогу…

Иду.

Высотка в центре двора.

Седьмой этаж.

Уже перед дверью вижу, что один цветок сломан. Вспоминаю, так было, или так стало, пока нес.

Думаю, выбросить или нет.

Вспоминаю какие-то приметы про восемь цветов.

Не выдерживаю, — сломанная хризантема летит в глотку мусоропровода.

Чив-чив-чив-чьюр-р-р-р.

Это звонок.

Щелчок замка.

Веснушки во все лицо.

Это Тори.

Хочет что-то сказать, давится собственным голосом, падает мне на руки.

 

Острая сердечная недостаточность.

Это диагноз.

 

Помню, однажды просто так, ниоткуда

Так осторожно — не напугай, не тронь

Со снегопадом с неба упало чудо

С неба упало прямо в мою ладонь.

 

Слухи и сплетни сбежались большою грудой

И я от славы не бегал, как от огня:

Люди сбегались — чудо упало, чудо!

Люди смотрели с завистью на меня.

 

Было мне здорово, было тогда не худо,

Благодарил я за дело судьбу свою:

Я все показывал людям в ладони чудо

И раздавал бессчетные интервью.

 

Был я богат, знаменит, и было мне круто,

Были завистники до истерики злы…

…но на рассвете вдруг растаяло чудо

И на окошке оставило горсть золы.

 

Это тоже Тори.

 

— Вы возьмете на себя похороны?

— А?

— Возьмете на себя…

— А… — сам пугаюсь своего голоса, — а разве у неё… нет…

— Никого нет.

— А-а…

 

Стараюсь не смотреть на стол посреди комнаты, где в окружении цветов и свечей лежит…

Светает.

Или нет, это луна.

Хочется бросить в неё камень и разбить, как хрустальный шар.

Чив-чив-чив-чьюр-р-р-р.

Это звонок.

Иду в коридор.

Щелчок замка.

Оторопело смотрю на бескровное лицо. Человек энергично пожимает мне руку, вспоминаю какие-то приметы про рукопожатия через порог.

— Тингерман, к вашим услугам. Разрешите войти?

Разрешаю. Даже не спрашиваю, кто он для Тори.

Тингерман смотрит на Тори, я не хочу, чтобы он смотрел на Тори, мне кажется, он отнимает у менгя Тори.

— Вы очень любили её?

— Да.

Отвечаю да — неожиданно для самого себя.

— У меня к вам деловое предложение…

 

Подозреваются в похищении тела умершей…

 

Думаю, какого черта я согласился.

Тингерман.

Он умеет убеждать.

— Вы же хотите воскресить её?

Это Тингерман.

— Это невозможно.

Это я.

— Друг мой, забудьте это слово раз и навсегда. Пока вы будете повторять себе — это невозможно, — вы не добьетесь успеха…

 

Тингерман.

Мысли путаются.

 

— Мне нужна её кровь… её тело…

Это говорит Тингерман. Я не хочу отдавать Тори. Но я должен отдать Тори. Если я отдам Тори, я верну её, если я не отдам Тори — я потеряю её навеки.

Парадокс.

 

Мысли путаются.

— Думайте, думайте, вы хотите её вернуть или нет?

Это Тингерман. Наклоняюсь над приборными стеклами, бережно капаю краситель на мертвые ткани, хочется швырнуть все это в лицо Тингермана, в холеное бескровное лицо…

Солнце.

Оно еще светит, оно еще верит, что Тори вернется.

Тори — это Виктория.

Друг мой, если вы будете путать красители, мы НИКОГДА не вернем Тори…

Это снова Тингерман.

Стекла со звоном летят на пол, комната летит кувырком, пытаюсь поймать самого себя, не могу.

Мир меркнет, в последнем проблеске сознания думаю — вот солнце и погасло.

 

— Ну что… плохие новости у меня.

Это Тингерман.

Стараюсь не замечать пульсирующую боль в висках.

— Сколько… мне осталось?

Тингерман усмехается.

— Вы что, собираетесь умирать?

— Вы сами сказали, плохие новости.

— Друг мой, сколько раз вам можно повторять: нет ничего невозможного!

 

Воспоминания путаются.

Это плохо.

Тингерман говорил, нельзя путать воспоминания.

Воспоминания — это все, что у меня осталось.

 

ОБРАБОТКА ПАМЯТИ — 90 %

Не выдерживаю:

— Долго еще считывать?

— Друг мой, по-вашему, оцифровать человека это раз плюнуть?

Спохватываюсь.

— А Тори… тори тоже можно вот так… оцифровать?

Тингерман настораживается, задумывается.

— А что у вас осталось от Тори?

— Вот… стихи.

Тингерман усмехается.

— Друг мой, как, по-вашему, можно восстановить человека по стихам?

— Нельзя?

— Разумеется, нет.

Смотрю на Тингермана.

— Вы сами говорили, нельзя говорить — невозможно. Можно, по крайней мере, попробовать.

— Друг мой, это безумие.

Киваю.

— Безумие. И все же.

— Хорошо, давайте обсудим финансовую сторону дела…

Понимаю, что опять придется залезать в кредиты…

 

Свет меркнет.

Солнце гаснет, пока для меня одного.

 

Боль.

Боль, которая не уходит. Нет, не душевная, душевная и подавно никуда не уйдет.

Я говорю про физическую боль.

Она тоже не ушла.

Говорю — без языка, без голоса, языка и голоса у меня больше нет.

— Тингерман… я умер, а мне все еще больно.

— Это нормально, друг мой. Ваше сознание не может забыть о боли.

— И мне что теперь… всю жизнь… вот так?

— Не беспокойтесь, это пройдет.

Не беспокойтесь… легко сказать.

 

— Ну что, плохие новости у меня…

Это Тингерман. Смотрит на то, из чего мы пытались сделать Тори.

Догадываюсь:

— Не получилось?

Тингерман качает головой:

— Я очень сожалею.

Тянусь к файлам с Тори. Не тяну руку — именно тянусь, потихоньку привыкаю к своей нематериальной оцифрованной сущности.

— А можно я это… себе оставлю?

— Не вижу в этом смысла. Впрочем… дело ваше.

 

Тори…

 

В смертный бой уходят солдаты,

Обескровлены, разорены,

И не верится, что когда-то

Будем мир, и не будет войны.

 

Души темные крови жаждут,

Души темные ждут зимы,

И не верится, что однажды

Будет свет и не будет тьмы.

 

Ночь неумолимо права,

Зимний вечер неумолим,

И не верится, что бывает,

Чтобы не было вечных зим.

 

Это тоже Тори. В последнем четверостишии не хватает слога, ночь, которая права, обрывается в никуда.

 

КМ: ты строчку-то исправь.

Тори: я художник, я так вижу :))))

 

Собираю нашу с Тори переписку.

И стихи.

Все, что осталось от Тори.

 

— Есть еще один шанс.

Тингерман смотрит на меня, будто испытывает, на сколько еще хватит моего доверия.

— Что же на этот раз?

— Время, друг мой.

— У вас нет времени говорить?

— Нет-нет, друг мой, я имел в виду другое. Время. Варианты действительности. В одном варианте Тори умирает от сердечного приступа, в другом попадает под машину, в третьем может и не умереть… Я видел ваши наработки… по поводу вариантов времени…

— Это еще сколько лет над ними работать…

Тингерман приподнимает бровь:

— Вы куда-то торопитесь?

Вспоминаю, что у меня вся вечность впереди.

— Когда вам будет удобно начать работу? — спрашивает Тингерман.

— Да хоть завтра…

— Завтра я иду протезировать сердце… — Тингерман хмурится.

Вздрагиваю всем телом, даром, что у меня нет тела.

— Удачи.

— В чем, в чем, а в удаче я не сомневаюсь. Итак, послезавтра начинаем.

 

Шальная, хитрая

Рыжемордая осень настала,

Листаю я

Вечера и туманы пью,

Когда стихи

Собираются в дикие стаи,

И стаями

Улетают куда-то на юг.

 

С судьбой на Вы

В леденящую осень холодную

Туманы зля,

В листопад, как осенний листок

Иду ловить

Золотые стихи перелетные,

Иду стрелять

Средоточие мыслей и строк.

 

Это тоже Тори.

 

Врываюсь в кабинет Тингермана.

— Вы все наврали… наврали!

Тингерман делает мне отчаянные знаки, сейчас-сейчас-сейчас, хочется выхватить у него телефон и грохнуть об стену, вспоминаю, что не могу это сделать. Внедряюсь в телефон, вонзаюсь в электромагнитные потоки, пропади оно все, пропади, пропади…

— Да вы с ума сошли, — не выдерживает Тингерман, — вы…

— Вы мне все наврали. Я посмотрел варианты реальности… Тори не будет жить ни в одном…

— А вы молодец, что перебрали все варианты, у меня бы терпения не хватило.

— Вы знали, что она не будет жить!

— Невнимательно слушаете, у меня бы не хватило терпения перебрать все варианты… А вы нам помогли, чертовски помогли…

— Чем?

— За новостями-то следите, друг мой? Или на хрен надо?

 

За новостями я не слежу.

На хрен надо.

 

В связи с похолоданием климата власти предлагают перейти с одного варианта реальности на несколько вариантов в надежде, что хотя бы одна из вариаций действительности переживет надвигающуюся катастрофу…

 

Вот теперь, пятьсот лет спустя, солнце поняло, что Тори не вернется — и погасло.

Ну не совсем погасло.

Но остыло.

 

Тори…

 

Шальные, хитрые,

Непонятные и опасные,

Живые, хилые,

Сгорающие в золу,

Летят стихи,

Неподсудные и неподвластные,

Летят стихи,

Рассекают осеннюю глушь.

 

Друзья пеняют —

Что ты ходишь, крылами размахиваешь,

Бросай — и бросься

В мира слабости и грехи,

Зовут меня,

А я только устало отмахиваюсь,

Сегодня осень,

Охоты сезон на стихи.

 

Вбираю в свое сознание Тори — до последней капли. Прислушиваюсь к себе, только теперь вспоминаю, что Тингерман говорил не смешивать сознания.

Друг мой, если вам дорога ваша жизнь, даже не вздумайте…

Прислушиваюсь к себе, спрашиваю себя, кто я, это еще я, или уже Тори, или что-то среднее между мной и Тори.

 

— Я хотел бы заказать сервер помощнее.

Продавец оторопело смотрит на меня.

— А доверенность от хозяина есть у вас?

— От какого хозяина?

— Ну, вы же не сами по себе.

— К-как не сам по себе, я человек…

— Вы же не человек. Вы оцифровка.

— По-вашему, у меня гражданских прав нет?

— Сожалею, но только через хозяина.

— Я и паспортные данные свои сказать могу…

 

…пытался купить сервер по паспортным данным человека, умершего двадцать лет назад. Виртуал задержан и передан своему владельцу Н. Тингерману, владелец отделался выговором…

 

— Вы знали, что так будет!

Тингерман устало смотрит сквозь меня.

— Знал.

— Вы…

Тингерман выключает связь со мной. Вот так. Просто. Начинаю понимать, что у меня и правда нет прав.

 

Они сорвутся

С пожелтевших обсыпанных веток,

Несут бессонницу,

Обнимает их пустота,

С собой зовут

В край далекий, где вечное лето,

Где светит солнце

Не за тучами, а вот так.

 

Без сна, без сна

До отчаяния, до истерики,

Летящий стих

Гордо крылья свои несет,

Они не знают —

Ни один до далекого берега

Не долетит. Не доскачет. Не доползет.

 

Это Тори.

У Тори теперь тоже нет прав.

И Тори нет.

Или есть?

 

Открываю сервер, вырываюсь в реальности, еще не освоенные человеком…

 

…сбежали из нашего мира в собственноручно созданный вариант реальности. Всем, кто знает что-то об их местонахождении, просьба сообщить в правоохранительные органы. В момент побега на аватарке КМ был изображен непропорционально высокий и тонкий человек…

 

Осторожно покидаю реальность Тингермана, осторожно оглядываюсь, не следит ли кто, еще думаю, не разветвить ли время, не остаться ли частично здесь — нет, нет, уходить так уходить, оглядываю варианты, вон какие-то необъятные туши грузно топают по осеннему полю, подернутому первым снегом.

Приближаюсь к ним…

— Тори… Тори? Тори!

Смотрю в звероподобное лицо, узнаю знакомые черты, не верю себе, не понимаю…

— Тори?

Наши миры расходятся, удаляются друг от друга…

— То-о-о-ри-и-и!

Тори.

Область такая в Грузии.

И партия в Великобритании.

И остров в Ирландии…

И…

Захлопывается портал.

Виктория.

Остаюсь наедине с собой, с воспоминаниями — единственным, что от меня осталось.

Он приближается — бесплотный, полупрозрачный, лиловый куб с желтыми глазами.

— А я Эрчибелд.

Это говорит куб.

— Очень… приятно.

Это я. Говорю ему, без языка, без голоса говорю ему:

 

Пределы горизонта шире,

Иней на траве,

Седой туман, разбитый в дым дождями дробными,

И все живое в этом мире,

И каждый человек

Стремится бессознательно к себе подобному,

 

Что было в августе нетленно,

Разметает в прах

Косыми ливнями, туманами молочными,

И каждый Бог в своей Вселенной

И своих мирах

Страдает в эти дни от одиночества.

 

— Это ты? — спрашивает Эрчибелд.

Мотаю головой:

— Нет. Это Тори.

  • Петербуржская... Из рубрики "Петроградские хайку". / Фурсин Олег
  • Наследие / Семушкин Олег
  • Мыслить и Любить / Абов Алекс
  • Загробная Жизнь / Я есть Бог / Казанцев Сергей
  • Нервное. / Сборник стихов. / Ivin Marcuss
  • Матрица / Казимир Алмазов / Пышкин Евгений
  • Завладеть / БЛОКНОТ ПТИЦЕЛОВА  Сад камней / Птицелов Фрагорийский
  • Смех. / Крапива / Йора Ксения
  • Но сегодня я люблю... / LevelUp-2012 - ЗАВЕРШЁННЫЙ  КОНКУРС / Артемий
  • Delete / Запоминай… Трава. Клубника... / Фрагорийские сны / Птицелов Фрагорийский
  • Афоризм 619. Это - любовь... / Фурсин Олег

Вставка изображения


Для того, чтобы узнать как сделать фотосет-галлерею изображений перейдите по этой ссылке


Только зарегистрированные и авторизованные пользователи могут оставлять комментарии.
Если вы используете ВКонтакте, Facebook, Twitter, Google или Яндекс, то регистрация займет у вас несколько секунд, а никаких дополнительных логинов и паролей запоминать не потребуется.
 

Авторизация


Регистрация
Напомнить пароль