Закрытые открытия

Тощий человек выходит из города — еще не выходит, еще замирает на той едва уловимо черте, где кончается город, и начинается не город, узкая полоска земли, еще не заполоненная домами.

Человек поправляет волосы неопределенного цвета, идет по запыленной пустоши, усеянной пустыми коробками. Время от времени наклоняется, ворошит коробку, которая кажется ему полной. С досадой отпинывает от себя.

Иногда человек ворошит дно коробки, будто старается найти там что-то еще, выбрасывает скомканную бумагу, пленку, ленты. Изредка разворачивает и саму бумагу, ищет что-то, не находит.

Человек идет по пустоши. Как шел всегда. Оглядывает коробки с надписями — ОТО, теорема Ферма, Протон, — брезгливо отталкивает. Если подписаны, значит, там уже ничего нет. Хотя, если пошукать…

Нет. Все равно ничего нет.

За спиной мерцает огнями огромный город. Мужчина думает о сверстниках, которые остались там, в мегаполисе, взяли сервер в кредит и решают, какой цвет глаз будет в тренде в этом сезоне.

Его внимание привлекает коробка чуть в стороне от других — укрытая слоем пыли. Эта коробка стоит почти у самой стены, в углу, в который не падает свет.

Он спешит. Он все еще греет надежду…

Коробка не поддается, закрыта, закрыта, мать её, закрыта. Человек в растерянности, он не знает, как открывать ящики, он никогда их не открывал.

А тут на тебе.

Человек вставляет в щель ящика палку, как рычаг, бьет по рычагу камнем, сильнее, сильнее.

Бешено бьется сердце.

Где-то позади мерцает огнями огромный город.

Стук наполняет пустошь — такой позабытый здесь.

Наконец, ящик с треском открывается, рычаг отскакивает, больно оцарапав щеку.

Мужчина не чувствует боли, заглядывает в черный провал ящика, чуть не скрипит зубами с досады, у ящика нет дна. Человек только сейчас видит надпись на боку ящика, «Рычаг. Архимед из Сиракуз» Человек фыркает, ящик был открыт давным-давно, Архимед тут как собаке пятая нога.

Человек с силой швыряет коробку о стену, она разлетается вдребезги. Коробка, а не стена. Он колотит в стену кулаками в беспомощном отчаянии.

Ничего не происходит.

Человек пинает еще одну коробку, оттуда выскальзывает давным-давно открытый и брошенный за ненадобностью кольт. Мужчина подбирает кольт, быстрыми шагами идет к городу, прижимает кольт к виску, стискивает зубы…

Делла подносит руку к стене.

Рушится мир, земля уходит из-под ног.

Ошибка?

Нет. Никакой ошибки, дверь все так же равнодушно сообщает:

ЗА ПОСЛЕДНИЕ ПОЛЧАСА ВОШЛО…

1 ЧЕЛОВЕК

Делла сжимает голову в ладонях, соображай, Делла, думай, Делла, даром, что не умеешь думать, все-таки думай.

Один человек. Муж. Нет, не муж, муж на службе, где это видано, чтобы муж раньше времени вернулся, он и позже времени не возвращается, его вообще хрен дождешься, пингвиненок, не скучай…

Один человек. Может, сама Делла. Может, система глючнула, глюкнула, глю… Делла еще не вошла, а она уже говорит — вошла.

Делла делает шаг.

ЗА ПОСЛЕДНИЕ ПОЛЧАСА ВОШЛО…

2 ЧЕЛОВЕКА

Нет. Значит, не Делла, значит, что-то другое увидела дверь.

Мотька… Мотку вчера выгнали, это вчера Делла орала, чтобы я эту крысу крашеную больше не видела.

Тогда кто…

Холодеет спина. Может, ошибка какая, мало ли, дверь, она же тоже ошибаться может…

Делла подключается к памяти двери, к памяти дома, становится с ним единым целым, смотрит, слушает…

СЕЙЧАС В ДОМЕ…

1 ЧЕЛОВЕК

Делла переводит дух. Один человек. Сама Делла. Не было здесь никого, система заглючила, это с ней бывает…

Делла оставляет свое материальное тело. Тело менять пора, такие тела — с огромной головой, с длиннющими ногами — уже не в моде.

Делла растворяется в доме, становится его частью. Меняет на свой вкус. Красные столовые вышли из моды, надо белую сделать, и с колоннами. А вот спальня белая уже тоже не в тренде, надо бы си…

Хозяйка заглядывает в спальню. Замирает.

Не может быть.

Нет. Никакой ошибки. Что-то длинное, тощее лежит на постели, да не что-то, человек, из допотопной пластиковой плоти, кожа не пойми какого цвета, бежевого, но почему-то в клеточку…

Спокойно, Делла, спокойно, Делла, говорит себе Делла, спокойно, спокойно, Делла, Делла, Делла, Делла. Сейчас, главное, тихонько отступить, чтобы не проснулся, не включился, не увидел…

Открывает глаза.

Садится на постели.

Одежда тоже не пойми какая, по умолчанию, белая, на майке вместо рисунка крестик, рисунок вставить и то не потрудился.

Смотрит на Деллу.

Молча.

Хозяйка откашливается. Вспоминает какие-то уроки, которые муж закачивал в память, сохраняйте спокойствие, ни в коем случае не показывайте злоумышленнику, что вы испугались…

— Не ожидала… честное слово, не ожидала. По этикету же полагается сначала с хозяевами связаться, о визите о своем предупредить… да ведь?

Мужчина коротко кивает.

Ничего не говорит.

Тяжелое молчание повисает в воздухе, такое тяжелое и густое, что его можно черпать ложкой.

— По этикету кофе налить полагается, верно же?

Снова короткий кивок.

— Ну, вот и отлично.

Делла выбирает из сервиза чашки, любимые, с коричневыми розочками, потом думает, нет, под атмосферу синей спальни не подходят, меняет цвет розочек на нежно-бирюзовый, так лучше.

— Вот так… кофе… вам со сливками?

Отрицательно мотает головой.

— Мужчины почему-то со сливками не пьют… — кивает Делла, — мне мать с детства говорила, со сливками пей, желудок испортишь…

Смеется. Мужчина вежливо растягивает бескровные губы, делает вид, что смеется над баяном многолетней давности, можно подумать, у кого-то сейчас желудок есть.

Тишина. Тяжелая, гнетущая, никакой музыкальный фон не спасет…

— Ну… по этикету положено фотки показать, — Делла чуть фыркает, переключает обои на стене на фотографии — вот… со свадьбы с нашей… муж мой… тогда лейтенантом полиции был, сейчас до полковника дослужился…

— Молодец.

Делла вздрагивает. Даже не верится, что у этого человека есть голос.

Делла снова откашливается. Это у неё хорошо получается, прикольное такое покашливание себе скачала…

— Собственно… чему обязана визитом?

Кажется, правильно сказала. Или нет, правильно — чем обязана визиту. Или… Делла подключает словарь, смотрит на гостя, только сейчас начинает понимать.

— Вы… что ли… из этих самых?

Гость кивает.

— Из этих.

Аллен оглядывает снующую толпу. Снова смотрит на датчик, нет, ошибки быть не может, где-то здесь…

Знать бы еще, кто здесь. Аллен терзает датчик, ну хоть бы подсказал еще чего, кто, где, откуда, как зовут, какого пола, возраста… Нет. Ничего. Сам гадай, сам думай, кто это, девушка в короткой юбке или мальчишка сразу с двумя рожками мороженого, или кто…

Люди не видят Аллена, не замечают. Работа у Аллена такая, чтобы он всех видел, а его — никто.

Датчик волнуется. Нервничает. Показывает Аллену, ну вот же, вот же, здесь же, в толпе, сейчас залает датчик, не меньше.

Еще бы ты показал, кто в толпе, цены бы тебе не было.

Аллен сжимает зубы от боли, даром, что нет у Аллена никаких зубов. Аллен с датчиком связан — неразрывно, намертво, датчику больно, и Аллену тоже больно…

Кто же… вон старичок в синей майке, нет, вроде не он. Вон вообще что-то несуразное с кошачьими ушками, мода на ретро пошла. Но вроде эта кошачноухая здесь не виновата. Или…

Нет.

Женщина с догом на поводке. Не она. Худой мужчина с волосами неопределенного цвета, кожа какая-то дурная, бежевая, но в клеточку… Мил человек, ты цвет кожи подбирал, ты походу не в тот раздел залез, интерьеры ванной, называется…

Худой мужчина. На футболке на месте картинки крестик, картинку и то не вставил…

Аллен кашляет. Хорошее покашливание, как настоящее, жена откуда-то скачала.

— Молодой человек, документы ваши можно?

Человек оборачивается. Датчик закатывает истерику.

Он.

— Моло…

Человек уже и сам обо всем догадывается, срывается с места, несется по улице, сжимает голову в ладонях, будто пытается сдержать то страшное, смертоносное, что рвется из его сознания. Только бы не успел покинуть тело, если покинет тело, это все, это черта с два выловишь…

Аллен жмет на ОТКЛ, ОТКЛ не реагирует, расстояние слишком велико…

Нет.

Попал.

В одной из реальностей парень падает подстреленный, извивается на асфальте, выключается.

Аллен знает — надо проверить еще две реальности, как минимум еще две, ближайшие. Сильно дотошные четыре реальности проверяют, слева-справа и сверху-снизу. Аллен не дотошный, Аллен знает, что достаточно по сторонам глянуть.

Во второй реальности парень пытается бежать, падает под машину.

Тоже хорошо.

Аллен переводит дух, только сейчас позволяет себе загрузить обновления, которые просились уже давно.

Еще раз проверяет все варианты, вроде бы все…

Нет…

Что-то не…

Прыгает сердце, так и есть, еще один вариант, вариантик, вариантишко, человек убегает, скрывается в арке, в другой, в третьей…

За ним.

Аллен сначала бросается в погоню, потом уже дает себе команду, Аллена выучили быстро действовать. «Лишний» несется через дворы, высоко вскидывая ноги, ну только не покинь тело, только не покинь, только…

Датчик замолкает.

Резко.

Внезапно.

Это новенькое что-то. Такое новенькое, что новее некуда.

Портал? Нет, на портал не похоже, если бы портал, датчик бы показал, как жертва в портал входит, а тут ничего.

Ни-че-го.

Шеф выходит на связь, ни раньше, ни позже шеф выходит на связь, и что теперь шефу скажешь…

— Ну что у вас? Упустили?

Аллен выдыхает.

— «Лишний» ликвидирован.

— Что-то не заметил я, как вы его ликвидировали.

— А я так… по-быстрому.

— Ну-ну, молодчина… домой давайте, умаялись сегодня…

Аллен вымучивает из себя улыбку.

Связь обрывается.

Аллен оглядывается по сторонам, будь он проклят, если упустит «лишнего», будь он проклят…

Человек поднимается на постели, с болью выхаркивает окровавленные кусочки легких. С трудом выводит по бумаге формулы, будь он проклят, если не доделает, не успеет.

Четвертое измерение.

Ну да. Икс в четвертой степени. Если объем куба — икс в третьей, то объем тессеракта…

Кашель снова рвет легкие в кровь.

Вечером придет Марианна, добрая душа. Может, принесёт чего. Хотя у Марианны у самой не густо.

Тессеракт… восемь кубов, соединенных между собой…

Дрожащими руками он соединяет игральные кости, крепит плохоньким клеем. Ждет, может быть и правда кубы сложатся во что-то четырехмерное.

Нет.

Кашель разрывает грудь, так и сердце недолго выкашлять.

Со скрипом открывается дверь, появляется Марианна, добрая душа.

— Я вам тута молоко принесла, у хозяйки умыкнула… у мегеры у ентой закрома ломятся, тухнет все, сам не ам, и другим не дам…

Он хочет кивнуть, новый приступ кашля вышибает искры из глаз.

— Да что ж вы расхворались-то… Вот чего, медвежий жир вам надобно, у меня тетка вот так же хворала, медвежьим жиром смазали, и ничего…

Он показывает на тетрадь с расчетами.

— Ага, помню, помню… Ежели с вами чего, так в енту… в академию снести… ентому…

Он гневно смотрит на Марианну.

— А-а-а, помню, ентому, Шлигелю… ох, вумный поди мужик… А чегой холодно у вас-то? Давайте печечку справим…

Кашель разрывает сердце, легкие выливаются из горла кровавым потоком, мир меркнет…

…он растерянно оглядывается, не понимает, как оказался здесь, в незнакомой комнате, с кольтом, прижатым к виску. Это что ж за дома за окном, это же сколько этажей, двадцать, не меньше. Вдалеке мелькают повозки, он тщетно ищет перед ними лошадей, не находит, должно быть, лошади спрятаны где-то внутри.

Боль ушла, впервые за годы и годы боль в груди ушла. Что-то толкает вперед, что за черт, ах да, он же хотел выстрелить…

Что?

Еще не хватало. Выстрелить. Он отступает в комнату, оглядывает непривычный интерьер. Что-то подсказывает ему, что в белом шкафу есть еда. Много еды. Хлеб. Мясо. Еще что-то, что он видит первый раз, память подсказывает название — тирамису. Не его память. Чужая.

Ест. Долго. Жадно. Думает, насколько хватит еды. Опять же кто-то другой в памяти утешает, что еды хватит надолго, и денег тоже, ты даже не парься.

Он мысленно говорит кому-то в памяти, чтобы даже не вздумал стрелять. Кто-то утешает, без проблем, это если бы один был, тогда конечно, что терять, а если вдвоем, тут конечно, нельзя…

Он снова спохватывается. Расчеты. Передала их Марианна, добрая душа, Шлигелю, или печку растопила, курица безмозглая… Кто-то утешает, не парься, живы твои расчеты, никуда не денутся.

Теперь спать. Первый раз за бессонные ночи — спать. Он проходит к постели мимо зеркала, оторопело смотрит на непривычное лицо, на волосы непонятного цвета, это что за кожа такая, бежевая в клеточку…

Аллен прижимает ладонь к двери.

Дверь открывается. Нехотя, будто еще думает, а пустить ли хозяина. Наконец, дверь распахивается, прихожая за дверью какая-то незнакомая, опять жена все переиначила, поди, разбери, где что в доме…

Делла вздрагивает.

— Муж вернулся.

Гость понимающе кивает.

— Я… пойду.

— Куда ты к черту пойдешь, он уже дом заблокировал… Хрен кто выйдет. Встряли…

Делле холодно, Делла вспоминает какие-то набившее оскомину анекдоты, приходит муж домой, а у жены любовник…

— Пингвиненок!

Делла кидается вниз по лестнице, в свое тело, пропади оно все пропадом…

— Пингвиненок!

Аллен кричит в глубину коридоров и лестниц. Тут же осекается, потому что уже подключается к дому, к единому организму дома, к файлам памяти.

Дом подсказывает — кто-то здесь есть.

Кто-то еще. Кроме Деллы и Аллена, кто-то чужой, без паролей и кодов доступа…

— Ну, пингвиненочек, и что ты наскачивала?

Делла вздрагивает, все еще обнимает мужа, чего это он насторожился, на счета заглянул, что ли, да вроде и не так много с них Делла содрала…

— А что?

— А я не знаю, что, я у тебя спрашиваю.

— Да ничего я сегодня не скачивала…

— Так-таки ничего?

— Ничего, что я весь день у Кристи была, а?

— А вирус тогда в доме откуда?

— А, у нас еще и вирус завелся? — Делла делает вид, что удивлена.

— Ты бы ему хоть чайку согрела, что ли…

Хозяйка смеется.

— Обязательно.

Аллен поднимается по лестнице, Делла молится кому-то, не знает, кому, только не в спальню, только не в спальню, только не…

Аллен заходит в гостиную. За окнами сегодня маленький альпийский городок, затерянный в снегах. Если появились снега, значит, жена опять в депрессии, опять наскачивает черт знает чего черт знает за какие бабки, опять обновлений для поднятия самооценки, опять…

Ладно.

Проехали.

А вот вирус, вирус…

Хозяин отдает команду дому — искать вирус, искать, найти и обезвредить.

Аллен щелкает пультом. Мало ему сбежавшего «лишнего», так еще и вирус в доме… ладно, вирус, дело десятое, максимум, свет вырубит или цвет стен поменяет, или выйдешь ночью на лестницу, а оттуда на тебя привидение цепями загремит — у-у-у-у-у! Есть, конечно, и погаже вирусы,

Так что вирус, это дело десятое.

А вот «лишний»…

«Лишний», это да.

Звонок вырывает меня из сна, ах ты черт, только заснул…

— Алло…

Сестра бы сейчас сказала — по этикету надо представиться.

Плевать я хотел на этот этикет…

— По этикету надо представиться.

Сестра. Как по заказу.

Смотрю на часы. Не понимаю.

— Ты… случилось чего?

— Ага… случилось. Беги.

— Куда?

— Куда хочешь.

— Что… вот так вскочить и бежать?

— Да ну тебя! В Париж беги, хотя нет, лучше в Америку…

— А что такое?

— Ну, ты вообще как на другой планете живешь, не знаешь! Не сегодня-завтра за тобой придут!

Прыгает сердце.

— Так я же…

— Чего так ты же? Ты чего, особенный какой-то?

— Но…

— Беги уже… Самое нужное хватай, и беги. Паспорт и деньги не забудь, а то опять бумажки свои возьмешь, а нужное забудешь…

Хочу огрызнуться, чтобы не называла расчеты бумажками. Ладно, не до того…

Одеваюсь, бросаю вещи в саквояж, так в детстве бывало, мечтал убежать из дома, вот так, ночью, тайком, когда все спят, и куда-нибудь в Америку…

Бойтесь своих желаний.

Ловлю такси, не ловится, дайте мне удочку. Наконец, останавливается машина, забиваюсь на сиденье, еще бы вспомнить, куда путь держим…

— В порт.

— Сию минуту, — шофер подобострастно улыбается. Лихорадочно соображаю, хватит ли денег на все про все…

Прижимаю к себе расчеты, эфир, эфир, нет никакого эфира, наплодили ученые кинематик до черта, классическая, электромагнитная, ясно же, что первая — частный случай второй, а тогда…

Машина замирает в темноте ночи, что за черт…

— Выходите.

Выхожу. Смотрю на людей в форме, что им нужно…

— Юде?

— Простите?

— Юде?

Меня отводят в сторону, торопливо объясняю, что мне надо ехать, вру, что меня ждут…

Ночь ощеривается огоньками выстрелов.

Боль разрывает грудь, ничего не понимаю, почему, за что, как…

Чужое сознание врывается в его тело. Резко. Больно.

Он просыпается, хватается за грудь, где должны быть следы от выстрелов, почему их нет, где машина, ехать надо…

Он успокаивает чужой разум, ворвавшийся в мозг. Все, все, вы в безопасности, эти уроды больше вас не тронут, которые вас трогали, какие уроды, не знаю. Сознание не утихает, расчеты, расчеты, мои расчеты, эм-це-квадрат… Не бойтесь, щас в интернете глянем, никуда они не пропали…

Аллен смотрит на экран. Репортер смущенно откашливается, потирает переносицу. Тихонько говорит про себя, я смогу, у меня все получится, до Аллена долетают обрывки мыслей репортера.

— День добрый, уважаемые соощущатели, сегодня мы поговорим о теме, которая все чаще появляется на наших экранах. Я думаю, что вы уже догадались, о чем я говорю. Итак, наш специальный гость в студии Эльфред Джонсон, известный футуролог, автор работ «Последние дни — правда или вымысел?» и «Обворованное поколение». Здравствуйте, мыр Джонсон.

— Всем доброго времени суток.

— Мыр Джонсон, как вы относитесь к заявлению, что мы живем в последние дни перед концом света?

— Ну, знаете… Такие утверждения людям доводилось слышать и век назад, и тысячу лет назад, и во времена соломенных хижин и первых костров. Когда человек приручил огонь и запылали костры, старые люди тоже говорили — конец света не за горами, помяните мое слово.

Смешки в зале.

— Однако, в те времена у наших предков впереди было много чего — от колеса до паровой машины, от первого самолета до квантовых порталов…

— Было.

— А теперь…

— А скажите, вас лично сильно волнует, что теперь? У вас работа, у вас летун в кредит, у вас дом в ипотеку, с девочкой встречаетесь, женитесь, когда оклад поднимут…

— Откуда вы знаете?

— А то я не знаю… у всех одно и то же. И вам это надо? — Джонсон обводит руками в воздухе что-то эфирное, призрачное, — вот я тоже так думаю, что нет.

— Но есть же эти… которые…

— А вы их видели? Вот вы говорите, есть эти, которые. Вы с ними встречались?

— Говорят… еще не всех их добили.

— Говорят, что кур доят, знаете такое?

Смешки в зале.

— Ну, знаете… есть люди, которые бросаются из окон, или взрывают себя где-нибудь в месте большого скопления народу…

— Вы считаете, что это признак большого ума?

— Я считаю, что это делается потому, что они…

Он взводит курок.

Сейчас или никогда.

Сейчас. Пока не нагрянули кредиторы, пока не затащили в долговую яму, пока окончательно не свело желудок от голода, пока он еще соображает что-то в беспробудной нищете…

Он сжимает в руке записи, видит краем глаза заголовок — темная энергия.

Величайшая энергия вселенной, открытая на кончике пера.

Темная энергия.

Раньше эти слова звучали надеждой. Теперь они звучат как насмешка.

Юношеские мечты…

В памяти крики отца — умрешь в нищете…

Он спускает крючок, мир разрывается кровью.

…он просыпается, пытается приподняться на постели. Не получилось, не получилось, ах ты черт, застрелиться и то не смог.

Оглядывает комнату. На больничную палату не похоже. Он ощупывает голову, вроде цела, долго же он лежал…

Темная энергия. Ну да. Пока голова свежая, пока мозги работают — считать, считать, считать. Он выискивает на столе бумагу, что-то в памяти подсказывает ему — ручка в ящике стола, если есть хочешь, кухня по коридору направо.

В памяти.

Не в его памяти.

В чужой…

…сумерки застают его за исписанными листами. Чья-то память подсказывает — вон там нажмешь на кнопку, получишь свет. Он ищет спички, чужое сознание возражает, не надо никаких спичек…

Он счастлив.

Первый раз за годы и годы он счастлив.

Кто-то в голове осторожно подсказывает — а ты посмотри, что пишут про темную энергию. Память велит нажать на кнопку, вот так, теперь подожди, теперь на клавишах набирай, темная энер… ну вот, умная машина уже сама тебе подсказывает — темная энергия.

Он читает.

Мимоходом спрашивает чужое сознание, а что там, страницы книги вставлены в экран, или как, а как они вставляются. Кто-то смеется в голове, говорит, что все по-другому.

Он читает.

Поздним вечером идет в обсерваторию, пять у-е за билет, матерый телескоп тычет пальцем в небо.

Он осторожно спрашивает у своего нового тела и нового сознания — а есть ли в этом мире еще что-то неоткрытое.

Сознание смущается. Мямлит, что мы не хотели вас расстраивать, но…

Но.

Он идет по улице, сжимая голову в ладонях. Кольт, кольт, полцарства за кольт, и пулю в лоб, как тогда…

Другие части его сознания возражают, да погоди, может, еще не все, может, еще…

Знает, что врут.

Он пробивается через вечернюю толпу, чувствует, что сейчас что-то произойдет, что-то…

Ядерный взрыв жжет толпу на площади, ядерный взрыв, вырвавшийся из раскаленного мозга…

— Итак, тогда-то человечество пришло к далеко идущему выводу…

— …в мире больше нечего открывать.

— Мыр Джонсон, как это повлияло на жизнь людей?

— На жизнь большинства людей — никак. Люди продолжают все так же ходить на работу, выплачивать ипотеку…

— …не к ночи будь помянута.

— …думать, какие занавески повесить в кухню.

— Хорошо, что напомнили, купить надо, третий день кухня простыней занавешена.

— И есть только небольшой процент людей, для которых отсутствие открытий обернулось настоящей трагедией.

— Гении?

— Ну, я бы не стал называть их гениями… но да, есть в этих людях какая-то искра…

— А в нашем обществе есть место ге… м-м-м-м, людям с искрой?

— Возможно. Но для этого нужно погасить в них искру.

— Сейчас уже на полном серьезе говорят, что таких людей следует убивать при рождении…

— …да не смешите меня. Вы что, при рождении можете определить, каким человеком будет ребенок?

— Ну… говорят, есть какие-то приборы…

— Говорят, что кур доят. Вы побольше блокбастеров смотрите, еще и не такое привидится.

— Так все-таки что вы думаете об убийстве… м-м-м… людей с искрой?

— Я думаю, власти здесь неоправданно перегибают палку. Я лично знаю несколько человек, у которых и правда с младых ногтей на лице было написано, что будут искать что-то по ту сторону вселенной. И ничего, перебесились, остепенились, один в банке работает, второй продавцом на рынке… третий спился…

Смех в зале.

— Ну, тоже нормально. Так что убивать или не убивать — это нужно решать с каждым конкретным человеком отдельно.

— Ну а как по-вашему, от этих людей может быть какой-то прок?

— Говорю вам, один в банке, второй…

— Да нет. В смысле… может, что-то еще осталось открывать? Ну я так, теоретически. Может, обстоятельства изменятся, и…

— А вам что… не терпится что-нибудь открыть?

— Да нет, я так, теоретически…

— Теоретически? Дайте-ка я вас проверю теоретически…

— Так значит, и правда есть приборы, чтобы увидеть….

— И не только… ах ты ж черт, у вас зашкаливает…

— Что зашкаливает?

— Вот такие обычно и сходят с ума в нашем мире…

— Надо же, я про себя такого не знал. Что же, большое вам спасибо за информацию, напоминаем, с нами в студии был мыр Джонсон…

Ведущий ждет команды — стоп, снято. Срывается с места, исчезает за кулисами, бежать надо, бежать…

Аллен подскакивает в кресле.

Ах ты ж черт, еще один. Бежать. Бежать туда, в студию, где она, эта чертова студия, где этот чертов ведущий, который не ведущий, а черт знает, что…

Ловко притворяются.

Очень ловко.

Бывает, кто и на работу устроится, и сервер себе в ипотеку возьмет, и дом по последней моде обустроит, скопирует с топ-десять лучших интерьеров мира… а по ночам жену чмок в щечку, дождется, когда жена заснет, и — бегом из дома, из города, на остатки пустоши, где еще валяются коробки… пустые коробки, среди которых, быть может, еще есть неоткрытые…

Ч-ш-ш-ш-ш

Что я несу, думает про себя Аллен, что я несу, так и самому попасть недолго… в эти…. На всякий случай включает датчик, на всякий случай проверяет себя самого, хотя, говорят, датчик на хозяина реагировать не будет.

Датчик пищит.

Отчаянно.

Надрывно.

У Аллена холодеет спина, нет, нет, этого быть не может, это…

Аллен оглядывается. Отступает от датчика на шаг, еще на шаг. Датчик продолжает верещать.

Неужели…

Аллен осторожно выходит из тела, проскальзыывет в соседнюю комнату, что за цвет дурной, синий, как в мертвецкой, хотя нет, в мертвецкой белый вроде…

И Делла.

И человек с клетчатой кожей. до Аллена только сейчас доходит, что за мода такая, никакая не мода, цвет кожи подбирал, разделы перепутал, кафель себе вместо кожи нацепил…

Датчик бьется в истерике.

Стереть, стереть, немедленно стереть лишнего, Аллен поднимает антивирус. Делла кидается к мужу, бормочет что-то, быстро, бегло, ничего не понятно, визг-визг-визг, да не верещи ты так, ну что, что…

Он не понимает.

Он не понимает, чего ради хозяйка защищает его. Вроде бы женщины таких как черт ладана боятся, им все уши прожужжали, что вот такие вот лишние спят и видят, как бы взорвать себя в толпе…

Офицер полиции, похоже, хозяин дома, брезгливо морщится.

— Не ожидали… не ожидали. Обычно же сначала хозяевам звонят, а потом приходят, верно? Мы бы хоть подготовились…

Хозяин вымученно улыбается.

— Что там, по этикету положено кофе предложить, верно?

Он мотает головой.

— Уже… пил.

— А-аа, благоверная моя сподобилась таки кофе подать. Выучил я её, а то как кто в гости не придет, она на уши ему сядет, а что на стол накрыть надо, про то и не вспомнит…

Гость выжимает из себя улыбку:

— Ничего. Не хлебом единым жив человек.

— Точно говорите, человеку еще и маслице подавай, и икорку красную…

Посмеиваются. Судят и гадают, какой раньше была икра, которая настоящая, не напечатанная на пять-дэ…

— Вот что… тебя-то, мил друг, мне и надо… — говорит хозяин.

Холодеет сердце, все системы защиты в один голос вопят об опасности.

— Ты, я вижу, парень смышленый…

— Есть маленько.

— Тоже верно… Ну что, коробочку открыть хочется?

Он напускает на себя недоумение.

— Что вы, не брал я у вас в доме ничего…

— Ты мне дурака-то не включай, дурака включать у прокурора будешь. Ящичек есть неоткрытый…

— Один?

— А тебе сколько надо?

Гость фыркает.

— Чем больше, тем лучше.

— Тоже верно… ну вот что… в Минобороны у нас коробочка. Может, и не одна. Сам видел.

— А что в ней?

— Это ты у меня спрашиваешь? Говорил тебе, не-от-кры-та-я!

— А п-почему… прячут?

— По кочану. А то сам не понимаешь?

— Для будущих поколений? Чтобы было, что открывать?

— О-ох, дурище… У вас у умных все дураки такие, или ты один? Для поколений… плевать они хотели на поколения… значит, там что-то такое, что не дай-то бог открыть, вся земля полетит…

— Это про все открытия так говорили. И ничего, не полетела земля.

— Вот я тоже так думаю. Ящичек-то открыть надо.

— Надо… — гость тут же вздрагивает, ерошит волосы непонятного цвета, — и как прикажете в минобороны пробираться?

— Ага, значит, в дом офицера полиции просочился, а в минобороны никак, да? Или благоверная моя пригласила?

— Нет, нет… я сам…

— Ну-ну, невиноватая я, он сам пришел… Это откуда вообше… из легенды какой-то древней… сказание о Гильгамеше, кажись… Ну что… счастья попытаем?

— Ночью?

— Да нет, знаешь, средь бела дня пойдем, только тебя там и ждали, здравия желаем, товарищ лишний. Ночью, когда же ещё-то…

Щелкает дверь.

Ушли.

В ночь.

Делла только сейчас чувствует, как наваливается запоздалый страх, уже непонятно за кого. Хозяйка скачивает какие-то программы для успокоения, уже знает, не помогут, открывает страницы каких-то магазинов, без конца перебирает туфли, крылья, кошачьи ушки, хвосты, юбки в пол, юбки выше пола, юбки ниже пола. Меняет цвет комнаты, синий, сиреневый, бирюзовый, цвета фуксии, черный, цвета слоновой кости…

Надо спать.

Какое там спать. Все еще нет сил выключить сознание, опять приходит неуместный детский страх отключиться и не проснуться потом. Термин даже научный этому есть, какая-то там фобия.

Делла вытягивается на постели, материальное тело тяготит, хочется его сбросить. А сбрасывать нельзя, врачи говорят, много сбрасывать, так и в тело не вернешься.

Делла уже собирается выключить сознание, что-то мешает ей. Что-то должно случиться, что-то непрвычное, что-то…

Часы бьют полночь. Старые часы с боем, из которых в полночь вылетает сова, это Делла такую штуку скачала…

Неважно, где.

Что-то наваливается на сознание, Делла пытается вырваться, не может, что-то не отпускает, давит, душит, жмет…

— Боги гневаются, — говорит мать.

Кусаю губы. Уже и сам знаю, что боги гневаются, гремят, грохочут там, в вышине.

Сегодня — тихонько говорю себе.

Сегодня или никогда.

И знаю, что не смогу. Просто. Не смогу. Голос отца в памяти, мужик ты или не мужик…

Не мужик.

Мать собирает младшеньких у алтаря, молиться ведет, пощади, Огневица-Молоньица, Гром небесный, непогода лютая…

Тихонько выбираюсь из хижины, через пустошь, и дальше — в степь. Не иду — ползу, знаю, не любит Огневица-Молоньица таких, которые во весь рост встают, сразу бьет насмерть.

Небо валится на землю ливнем, капли стекают по голой спине, сейчас бы бросить все, кинуться в хижину, пропади оно все…

Иду.

Голос отца в памяти, мужик ты или не мужик…

Мужик.

Смотрю на дерево на холме, его и не видно за пеленой дождя, но я знаю, что оно есть.

Так часто бывает.

Не видишь чего-то, а оно есть.

Солнце за тучами. И луна. И звезды.

Я жду.

Огневица-Молоньица вонзается в дерево, бьет, что есть силы.

Дерево вспыхивает огнем, стонет дух дерева, умирает в пламени.

Бегу.

Дождь бьет в лицо.

Протягиваю руку, огонь кусает, сильно, больно. Подбираю ветку, сую в пламя, пощади, Огневица-Молоньица, я же с добром пришел, я и курчонка тебе на алтаре заколол, чтобы не гневалась…

Огонь прыгает на ветку, цепляется коготками.

Иду назад, укрываю пламя от дождя. Ливень поутихает, будто щадит меня, спасибо, дождь-бог, напитал землю-мать…

Вхожу в хижину, ну почему мать так смотрит на меня, ну почему Ада визжит, ну что вы, не бойтесь, он ручной, он добрый…

Поджигаю охапку соломы.

— Смотри, мать… теперь тепло в доме будет.

Сажусь у огня, огонь видно и сам понимает все, согревает своим теплом.

— Пусти! Пусти его!

— Ну что ты, я…

— Богов прогневал… ох, спаси-сохрани, Огневица-Молоньица, прости неразумного…

Делла просыпается.

Делла потягивается на постели, пытается вспомнить, что видела. Кто-то приходил оттуда, из прошлых веков, кто-то пытался достучаться до неё, это новенькое что-то, обычно достукиваются до этих, у которых душа не на месте, у Деллы-то душа всегда на месте была, это мозги не на месте были, как муж говорил…

Делла выбирается из постели в холодок ночи. Луна смотрит в окно, будто хочет войти. Хозяйка растирает виски, не спать, не спать, опять заснет Делла, опять ворвется в сознание это, изголодавшееся, продрогшее, из диких степей…

Нет.

В памяти гость, допивает кофе с таким видом, будто боится, как бы не отравили, бормочет то ли для Деллы, то ли для себя:

Последнее дело… если в сознание кто стучится, это последнее дело, не пустить…

…Делла выключает сознание, главное, не проснуться окончательно, не спугнуть сон…

Спать. Может, он еще придет, этот, который…

…хватаю ревущую Улю, выскакиваю из хижины, когда уже рушится крыша. Мать голосит на улице, прижимает к себе близнецов, Ада смотрит на пожарище огромными глазами, сеструха у меня красавица стала, я и не заметил…

Люди бегут из того, что было деревней, тащат нехитрый скарб, Ола рвется назад, вопит, Эва-Эва-Эва, муж держит Олу, какая Эва, сгорело уже все…

Главный смотрит на меня. То есть, так-то он никакой не главный, это когда главный наш в походе, он у нас за главного…

— Ты Молоньицу в село принес?

…Делла просыпается.

Боль разрывает голову, что за черт…

Подленькая мыслишка, встать, растереть виски, напиться кофе, не спать. Подождать, пока этот из глубины веков не упрется обратно в свою глубину веков.

Нет.

Досмотреть.

Последнее дело… если в сознание кто стучится, это последнее дело, не пустить… А если нас так кто-нибудь не возьмет в будущем…

…если вообще есть там что-то в этом будущем…

Еще пытаюсь вырваться, уже знаю, привязали крепко, палачи свое дело знают. Главный бормочет приговор, уже не слышу, не понимаю, мать в толпе смотрит на меня отрешенно, холодно, ты мне не сын больше, и все такое.

Копье палача вонзается в печень, извиваюсь, сжимаю зубы, чтобы не закричать, мужик я или не мужик…

…сознание рвется из сна, Делла еле удерживает его там, где больно. Ну давай уже, умирай уже, или ты тут несколько дней истекать кровью будешь…

Делла буквально вырывает чужую душу из измочаленного тела, тащит к себе, черт, ты мне еще кусаться будешь, скотина чертова, да не бойся ты, не трону, не видишь, такой же человек перед тобой, ну подумаешь, лицом белая, не всем же повезло в Африке родиться… Делла читает в испуганном сознании какие-то воспоминания, что чужой, другого роду-племени — это непременно враг, вражина, который придет сжечь родную хату… да ты сам её уже сжег… Не боись, а есть вот такие другого роду-племени, которые с добром пришли…

Делла вздрагивает, сама не ожидала от себя такого. Чужого спасать. А вот пришлось.

Пробуждается.

Чужой человек оглядывает незнакомую хижину, знатная хижина, в два яруса, и тепло. Читает в сознании хозяйки, где что лежит, идет на первый этаж, где в белом сундуке мясо, много мяса, и икра рыбья, и хлеб знатный, и много еще чего.

Знатно живут, видно, добрые люди, раз их боги так балуют. Кто-то подсказывает, ты вон там на камень в стене надави, чтобы тепло и светло стало. Незваный гость суетится, может, хворосту еще принести, царицу-Молоньицу накормить, которая в доме светит и греет. Хозяйка смеется, не надо хворосту, тут такая царица-Молоньица, она и без хворосту проживет…

Делла устраивается на кухне, за столом.

Думает, что делать дальше.

В модных журналах как-то не написано, что делать в таких случаях. Десять советов на случай, если вы подобрали чужое сознание… совет первый — не отчаивайтесь, попытайтесь найти в сложившейся ситуации хорошие стороны…

— Пропуск ваш.

— О-ох, не верите вы людям… — Аллен посмеивается, — а людям верить надо…

Протягивает охраннику запястье.

— П-проходите. Стоп, стоп, а это куда?

— Ассистент мой.

— Пропуск?

— Ка-акой пропуск, забыли, что ли, как у нас пропуска дают? Человек полгода отпашет, прежде чем спохватятся…

— Так пните их, чтобы спохватились. Еж — птица гордая, пока не пнешь, не полетит…

— Вот завтра и займемся… Ну пошли, чего встал-то, или тебе особое приглашение нужно? О-ох, понаберут дурачья, а я потом мучайся с ними…

Двое проходят мимо вахтера, дальше, по порталам с надписями — введите пароль…

— Вот здесь у них где-то штука эта лежала… в хозяйственном отделении. Еще ящиками забросали, типа, обычная коробка… — бормочет Аллен.

Он не выдерживает.

— А… тебе-то до неё что?

— А тебе?

— Так всю жизнь искал, что открыть…

— А я что, хуже, что ли? Думаешь, мне тут сильно весело в полиции гробиться? Всю жизнь как проклятый, по струночке, школа, курсы, карьера, сервер в кредит, жена, пропади она к черту…

— Что ты так. Хорошая жена.

— Так забирай, не жалко, даром отдам. Вот так вот днем на службе, а потом по ночам тихонько туда… на пустошь…

— Что-нибудь открыл?

— Издеваешься? Все пустые. Один раз было, коробищу нашел, здоровую такую, долго с ней мучился… взломал-таки…

— И?

— Что и, пустая. И сбоку дырочка, видно, прогрыз кто-то, открытие вытащил…

— Что за открытие-то?

— Да… маха-маха какая-то, маховик, что ли… как на коробке написано было…

— Макемаке.

— Это что? Из математики что-то?

— Планета такая. Пояс Койпера.

— Ясно… что ничего не ясно. Ладно, тебе виднее, давай… глянь, как открыть…

Тихонько говорю себе — сегодня или никогда.

И будь я проклят, если этого не сделаю. Еще раз проверяю все. Маска. Кольт. Голос матери в памяти — нельзя воровать, нельзя брать чужое — и по рукам, по рукам, и по лицу, что есть силы. Голос священника в памяти — не укради…

Аминь.

В последний раз оглядываю свой чердак. В последний раз глажу трансформатор, он отвечает мне мерным урчанием.

Иду в ночь. Ночь расступается, снова смыкается за моей спиной, ночи не впервой прятать под своим крылом таких, как я…

Врываюсь в ночной магазинчишко, что я делаю, что делаю…

— Стоять, это…

Даже не приходится говорить — это ограбление. Девушка за прилавком сама поднимает руки, всхлипывает, бормочет что-то, ребенок маленький, ребенок маленький…

— Кассу!

Кажется, мой голос звучит достаточно грозно. Девушка дрожащими руками вытаскивает банкноты, бросает в мешок, отличненько…

— Ребенок маленький…

— Здоровья… ребенку вашему. Вот так еще минут пять стойте, ясно?

Исчезаю в темноте ночи, ночь тут же вздрагивает от воя сирены, нда-аа, вот тебе и минут пять.

Взлетаю по лестнице на чердак.

Перевожу дух.

Трансформатор утробно урчит, радуется, что хозяин вернулся…

— Да, и индукционных катушек штуки три. Повторяю — ка-ту-шек-шту-ки-три! Да не индикаторных! Ин-дук…

Жду.

У моря погоды.

Подступает ночь, смотрит в окна. Киваем друг другу, как старые знакомые.

Поглаживаю трансформатор, он отвечает мне утробным урчанием. Я еще не Зевс-громовержец. Пока еще нет. Но скоро…

Звонок в дверь. Ого, быстро привезли…

Открываю.

Люди в форме.

— Вы аресто…

Распахиваю окно, отступаю на балкон, а где балкон подо мной, а балкона нету, я же переехал, это когда еще было, еще когда…

Город несется навстречу, мой крик догоняет меня…

— Эй… ты чего?

Он вздрагивает.

Просыпается.

Вырывается от перепуганного Аллена.

Рвется в сознание душа, залитая кровью, размозженная о мостовую. Он раскрывает свое сознание, впускает ученого из какого-то богом забытого века первых лампочек и последних паровых котлов. Душа отплевывается от крови, спрашивает, умеют ли тут управлять погодой.

Умеем.

Все мы умеем. И громы, и молнии метать. А воровать и правду нехорошо, в голове у меня что умыкнешь, еще раз по рукам получишь. И по мозгам...

— Тебе чего… плохо?

— Есть маленько.

— Если что, аптечка есть, — шепчет Аллен.

— Ка-акая аптечка, первый раз видишь, как сознания подселяются?

— Первый раз, — кивает Аллен.

— Что, никогда не вбирал в себя?

— Вбирал. Со стороны не видел.

— Ясно все с вами…

Он снова наклоняется над ящиком, ищет на коробке пометки, записи, указатели, ничего нет, совсем ничего…

Неужели…

На донышке ящика извивается знак бесконечности, кусает сам себя за хвост.

— Так значит, это правда…

— Что правда?

— Последний ящик… есть последний ящик, когда его откроют, мир погибнет…

— И чего будет?

— Новый мир будет…

— Что… слабо открыть?

Он ищет подковырки, крючки, замочки, ключики. Не находит, ничего нет, даже никаких потайных кнопок. Ничего. Наконец, уже ни на что не надеется, дергает крышку.

Вздрагивает.

— А ларчик просто открывался.

— Открыл? И… и чего это такое? Нда-а, чего-то припозднились, молоток-то давно уже изобрели…

— Это… это не просто молоток.

— А что? Вакуумный какой-нибудь?

— Да нет… Это молоток… которым стену пробивать.

— Да вроде давно уже стены пробиваем.

— Да нет… ту стену… которая…

Аллен начинает понимать. Холодеют руки, ндаа-а, если этим молоточком можно наружную стену пробить, так все остальное и подавно им расколотить можно…

Аллен жмет на пуск.

Тело сидящего перед ним разлетается на куски.

Аллен вытирает со лба несуществующий пот. Обошлось. Теперь нужно как-то сказать Делле, как-то…

Офицер замирает в темноте коридора, смотрит на охранника у входа.

Ждет.

Часы бьют полночь, выходит новый охранник, пост сдал, пост принял…

Аллен идет к выходу, показывает пропуск на запястье.

— А это… вроде еще кто-то с вами заходил.

— Когда?

— Ну вот… дверь говорит, что…

— А ты меньше с дверями разговаривай, чучелко ты мое. Двери еще и не то наглючат. У меня жена вчера домой вернулась, никого дома нет, дверь показывает — один человек входил. Так она вообще войти в дом боялась, меня ждала. Я прихожу, никого в доме нет, дверь сдурела… так что нечего тут…

Аллен выходит в темноту ночи, сжимает в кармане молоток, интересно, его хоть можно в кармане носить, или карман прожжет к черту…

Делла сидит у камина, горячего, ненастоящего, то и дело протягивает к камину сухую ветку с улицы, тут же убирает.

— Привет, пингвиненок.

— А, привет…

— Не спится?

— Ну…

— Этот-то… гость твой…

— Убил ты его?

У Аллена холодеет спина, что за баба, черта с два обманешь…

— А нет… передал… на поселение его отправили… это на востоке для таких городок есть… нормально там… они там экспедиции устраивают… коробки ищут…

Обычная сказка для обывателей, как маленьким детям говорят, а хомячок твой в Сказочную Страну уехал, тебе привет передавал.

— А, ну хорошо.

Обнимает мужа, дрожит, умаялась, бедная…

— Напугалась?

— Есть маленько. Я так напугалась, когда домой прихожу, а там…

— Ну ничего, ничего, мы антивирус поставим… хороший… Спать давай, вишь, муж умаялся…

Делла кивает. Вздрагивает.

— А воды на завтра принести?

— А?

— Воды… на завтра. А то и воды в доме нет…

Аллен оторопело смотрит на жену, поворачивает кран.

— Ты чего?

— Да… — дымка в глазах Деллы рассеивается, — чего-то кран повернула, воды нет…

Переделывает спальню в сиреневый цвет, там по моде еще зеркала надо добавить, ну да ладно, Аллен зеркала не любит…

На дальних горизонтах вселенной материя движется, обгоняя скорость света…

Расставляю ценники, антоновка, двенадцать тыщ за кило, помидоры голландские тридцать тыщ кило, или я что путаю…

…обгоняя скорость света. А это возможно только в одном случае. Если наша вселенная — голограмма.

Сам пугаюсь своей мысли.

Этого не может быть.

Но… это есть.

Ваша теория недостаточно безумна, чтобы быть правдой.

Кто сказал?

Не помню.

Лук репчатый десять тыщ за кило.

Голограмма. Значит, мы живем внутри огромной голограммы, нанесенной на…

— …выручку сюда.

— А?

Грубый окрик возвращает меня из вселенной, трое парней окружают, что они просили…

— А?

— Ты че, не въехал? Выручку сюда, я сказал

— На каком основании?

— Не, пацаны, он еще выхлебываться будет, вы смотрите… — ручища тянется к кассе, хватаю за руку, мир летит кувырком, вселенная захлебывается кровью…

…Делла просыпается.

Еле сдерживается, чтобы не подскочить на постели.

Осторожно, чтобы не разбудить мужа, приводит в порядок свое сознание. Безымянный охотник из глубокой древности. Повелитель молний, неудачно ограбивший магазин. Ученый, который торговал картошкой, чтобы не умереть с голоду. Ученый, который жил в веке, когда нечего было открывать, и оставшиеся не у дел умы гениев сгорали дотла…

У него нет имени. За века и века у него уже столько было имен, что у него больше нет имени. Исаак, Никола, Альберт, еще раз Альберт, еще много-много раз Альберт, Мауриц, Роберт, Михайло, Стивен…

Он осторожно вытаскивает молоток, который Аллен положил в тумбочку. Голова Аллена на подушке, совсем рядом…

Удар.

Вот так. Насмерть. С одного удара.

Он осторожно выбирает новое тело, не в женском же ходить. Останавливается на чем-то абстрактном в стиле хайтек.

Выходит из дома.

Задним числом отмечает, опять вместо кожи подобрал что-то не то, ладно, для стиля хайтек сойдет.

Он спешит в темный туман, огибает пустые коробки, догоняет уходящую ночь.

Стена поднимается из темноты, высоченная, до бесконечности.

Человек замирает перед стеной, бьет молотком…

2014 г.