Я умру вчера

6 октября, 18:30

Чувствую…

… а что я должен чувствовать?

А не знаю.

Что-то должен, это само собой, нельзя просто так стоять и смотреть, как человек умирает, что-то чувствовать надо. Ну вот, например, когда отец умирал, что я испытывал? Ничего я не испытывал, я этого отца от силы раза два видел в жизни, он к этой фифе своей сбежал, когда мне три года было… Ничего, так-то с ним хорошо расстались, я почему-то боялся, поругаемся, что он нас с матерью бросил, а нет, по-доброму так все получилось…

Нет, здесь это не подойдет.

Или как мать умирала… не знаю. Она же мне до последнего ничего не говорила, звонит, голос такой веселый, а то может денег тебе подкинуть, и в трубку ору, ма, я больше тебя получаю, это я тебя содержать должен… А потом тетя Дуся звонит, терпеть я не мог эту тетю Дусю, прямо взорвалось все внутри, и в Москве она до меня добралась, а она таким голосом ровным — Владюшенька, на похороны приезжай… мама…

Вот тогда мир и оборвался…

Нет, это тоже не подходит.

Тогда что… Орать, паниковать, дергать врачей, сделайте что-нибудь. Ничего уже тут не сделаешь, русским по белому сказано, агония. Напутствия какие-то попросить, да какие тут могут быть напутствия… Прощения попросить… за что?

Изможденное тело приподнимается на смятой постели:

— Пить… дай…

Наливаю чашку, осторожно подношу к пересохшим губам, понять бы еще, пьет он, или не пьет, или пить уже не может, с ложки его напоить, или как…

Откидывается на подушки:

— Спсиб.

Нет, что-то же должен я чувствовать, смотрю на себя, умирающего, и ничего в душе, ни-че-го…

Бескровная рука, похожая на птичью лапку, машет в сторону двери:

— Иди… иди…

Никуда я не пойду, еще не хватало, тебя оставить…

Я в кровати срываюсь на жалобный хрип:

— Иди!

Не ухожу. Черта с два он меня выгонит, черта с два. Цепляется за мои руки, не уходи, не уходи, а вот оно, началось. Сжимаю костенеющие пальцы, бормочу зачем-то, всё хорошо, всё хорошо будет…

Легонько толкаю себя на постели, я на постели поддаюсь как-то очень легко.

Черт.

Зачем-то говорю вслух:

— Вот и всё.

Подходит женщина в синем, что за мода у них пошла, не в белом, а в синем ходить. Что-то проверяет, что-то слушает, даже вспоминаю, как это называется — констатация.

— Здесь распишитесь.

Расписываюсь. Теперь я могу расписываться, теперь я много что могу, когда его не стало. Загружаю в память договор, который только что подписал, к оцифровке претензий не имею, к действиям медперсонала претензий не имею, и все такое.

Проверяю батарею.

Даром, что родился час назад — проверяю батарею. Женщина в синем кивает, это всегда так поначалу, потом про эти батареи забывать начинают…

Два человека кладут меня на носилки, прикрывают простыней. Зачем-то хочу поцеловать себя в лоб, не успеваю, носилки исчезают за дверью.

13 октября, 18:30

Просыпаюсь.

Пытаюсь вспомнить, что было вчера.

А да, я вчера родился.

И умер.

Не каждый день такое бывает, чтобы за один день родиться и умереть.

Окончательно просыпаюсь, проверяю зарядку, восемьдесят процентов. Боязно, что не сто. Ничего, привыкну, еще и забывать буду, пока батарея не запищит…

Входит Арслан, он-то откуда здесь взялся, вроде не было его вчера здесь.

— Ну что, попал ты конкретно…

Вздрагиваю.

— А что такое?

— Не помнишь?

— Не…

— Ты мне скажи, ты убил, или нет?

— К-к-ого убил?

Не помнишь, значит… ну что… отсидишься здесь, тут тебя, вроде искать не будут…

— Да никого я не убивал!

— Ври больше… Кто тебя знает… — Арслан косится на меня, большой, грузный, узкоглазый, — у меня тетка в деревне… если что, к неё переберёшься, никто тебя там искать не бу…

Звонок в дверь.

Резкий.

Здесь надо вздрогнуть, только я не вздрагиваю, отвздрагивал уже своё, отжил…

Арслан косится на дверь.

— Явились, с-суки…

Думаю, почему я ничего не чувствую, мне должно быть страшно… должно…

13 октября, 09:30

Просыпаюсь.

Оглядываю тюремную камеру, не понимаю, а как, а почему, а зачем…

Жду.

Сам не знаю, чего, но жду, вот сейчас откроется дверь, войдут люди с цветами, с шариками, улыбнитесь, это была программа Розыгрыш.

Дверь открывается.

Ни цветов, ни шариков я не вижу, входят два человека в форме, почему-то такое чувство, что сейчас они меня будут бить.

— Ну что… признаваться-то будем?

Вспоминаю. Всё. Разом. Мир переворачивается с ног на голову, подскакиваю на кушетке, бросаюсь к ним, поднимаю вверх руки, не бейте, не бейте, не бейте…

— Да не убивал я его, чесслово! Не убивал!

— Значит, не признаем…

— Да погодите, я вам всё объясню…

Меня не слушают. Не слышат. Человек в форме механическим голосом зачитывает что-то, что я уже слышал, и слышал не раз…

— Обвиняется в убийстве Игнатьинского Михаила Игоревича в четверг, девятого октября…

— Да нет же! Он…

Меня не слушают. Не слышат. Я для них не существую, я для них вообще не человек, кусок металла, который нужно…

— Приговаривается к уничтожению…

— Не имеете права! — еще ору что-то там про отмену смертной казни, про права человека, да плевать они хотели на мои права, я для них не человек, я…

Мне заламывают руки за спиной, мир выключается, меркнет, умирает…

13 октября, 10:30

Просыпаюсь.

Еще не успеваю проснуться окончательно, вспоминаю — надо бежать. Здесь. Сейчас. Немедленно. Весь вопрос — куда бежать, они до меня доберутся… где хочешь, доберутся…

Они…

Кто они…

Не знаю.

Они.

Все.

Перебираю газеты на столе в маленькой комнате, быть не может, чтобы здесь ничего такого не было, а нет, вот, есть, заметка, датированная средой…

…убит депутат Государственной Думы, Игнатьинский Михаил Игоревич, 2025 г.р. По предварительным данным убийство совершил Каряев Вадим Андреевич 1989 г.р., который в момент убийства находился на квартире убитого. Предположительно преступление было совершено из-за расхождения в политических взглядах…

Молчу.

Даже некому заорать в лицо, что все было совсем не так.

Надо бежать. И неважно, куда, здесь ключевое слово — бежать, может, повезет, может, не найдут, в конце концов, сколько нераскрытых преступлений и было, и есть, и будет…

Осторожно выхожу из комнаты, зачем-то хочу взять с собой газету, спохватываюсь, не беру.

Спускаюсь на первый этаж, портье бормочет что-то сверхпочтительное, вежливо киваю, ага, ага, и вам того же…

Выхожу на улицу, в осень, в дождь.

— Документики ваши.

Ага, началось.

Бегу. Уже знаю, некогда здесь документики предъявлять, ничего некогда, здесь только и осталось бежать, со всех ног, по переулкам, по подворотням, по… еще не знаю, по чему, со всех ног, как никогда не бегал, разве что в детстве, когда понесешься с гиканьем, и тетушки-бабушки заохают, не бегай, не кричи, не смей радоваться, дачтозаребенок, давнашитовремена…

— Стой!

Да черта с два.

— Стоять!

Задним числом думаю, а может, зря, может, люди в форме про убийство и слыхом не слыхивали, рожа им моя не понравилась, вот и решили проверить, может, я с собой мешок героина несу, или еще чего.

Поздно уже спохватился…

Поздно…

Два выстрела клюют в спину, город подпрыгивает, валится на меня всеми улицами, мир умирает…

13 октября, 11:30

Просыпаюсь.

Вертится в голове неведомо откуда одно, отчаянное — опровергать, опровергать, всё опровергать, ничего не знаю, ничего не было, ничего-ничего-ничего, да вы просто не знаете, Михаил Игоревич сам мне позвонил, он же…

Михаил Игоревич…

Окончательно просыпаюсь, поднимаюсь на постели. Да. Михаил Игоревич. Подозреваюсь в убийстве. Срочно идти в полицию, прям здесь, прям щас, объяснить им, как дело-то было, а то эти охламоны так и будут думать, что я виноват…

Выхожу из гостиницы, включаю радио, до сих пор по привычке ищу наушники, нет уже никаких наушников, всё в голове…

— …интервью с Игнатьинским Михаилом Игоревичем, взятое незадолго до трагической гибели…

Тихонько киваю, ну-ну…

— Михаил Игоревич, многие осуждают вас за резко негативное отношение к популярной сейчас идее оцифровки сознания…

— А как я еще должен к ней относиться? Это же мы против Творца идем, против всей природы идем. Вот что такое оцифрованное сознание? Это человек без души, у него мертвая душа. Такой человек другого человека убьет, даже и не дрогнет…

— А как же близкие, которые не хотят терять своего родственника?

— Они его уже потеряли. Что ему до близких, до неблизких, до всех остальных, ничего у него нет… Я вам так скажу, пока я жив, этот закон об оцифровке не пройдет, вот что я вам скажу… Вон говорят, какой-то ученый там оцифровку выдумал, сознание свое оцифровал, думает, сам от рака умрет, сознание его жить будет… неправильно это… Люди корни свои забывают, самих себя забывают. Да если бы лет двести назад кто-нибудь сказал, что хочет бессмертным стать, про него бы что сказали? Что он душу дьяволу продал!

Выключаю радио, пропади оно всё, пропади, пропади, пропади…

Дохожу до полиции, осторожно просачиваюсь в дверь, думаю, что делать дальше, оторопело смотрю на вахтера, или кто он там.

— Я… это… по поводу убийства.

Человек за столом выпрямляется:

— Кого убили?

— Этого… Игнатьинского…

— И?

— Я Вадим Каряев, я…

— А, явился…

Открываю рот, не успеваю ничего сказать, две пули впечатывают меня в стену, не успеваю даже чертыхнуться…

13 октября, 12:30

Просыпаюсь.

Оглядываюсь, спохватываюсь, а где Игнатьинский, а почему нет, а должен же быть, а…

А нет.

Это не квартира Игнатьинского, это другое что-то.

Ну да.

Номер.

Гостиничный.

А это дело дрянь, если номер гостиничный, это значит, умер я, если проснулся в номере гостиничном. Понять бы еще, где и почему умер. Хочется верить, что банально все было, под машину попал, или еще что, только чувствую, никакой машиной здесь и не пахнет.

От слова совсем.

Включаю календарь, не понимаю, как тринадцатое, зачем тринадцатое, почему тринадцатое, вчера же четверг был, девятое, а тут нате вам… Значит, не было вчера никакого четверга, а была самая что ни на есть суббота. Значит, умер я не один раз, а раз несколько. И на попадание под машину это как-то не похоже, это ж сколько раз надо под машину попадать…

Наскоро перебираю инструкции, сам составлял, сам уже не помню, что я там составлял…

А вот.

…каждый раз в полночь происходит раздвоение личности…

…Это я писал, сказанул тоже, раздвоение личности…

…электронное сознание делится на две копии, архивную и рабочую, архивная копия открывается в случае гибели сознания…

Вспоминаю, как хотел добавить, если гибнет и эта копия, открывается предыдущая архивная.

Не добавил.

Оказалось, зря.

Выхожу из комнаты, вижу двух людей в форме, у них, что ли, спросить, что случилось, может, знают что, да откуда они знают…

— Э-э-э…

— А, проснулся.

— Я…

— Вы обвиняетесь в убийстве.

— Но…

Зачем-то закрываю лицо рукой, когда в меня стреляют.

13 октября 13:30

Просыпаюсь.

Оглядываюсь, спрашиваю себя, почему я в гостинице, куда я поехал, зачем я поехал, и вообще…

Звонят.

Подскакиваю, нельзя так человека будить, нельзя вот так ни с того ни с сего названивать, нельзя-нельзя-нельзя…

— Алло.

— Вадюш, беги.

Слышу голос Арслана из прекрасного далека, не понимаю, куда бежать, зачем бежать, почему бежать…

— К-куда?

— Куда хочешь… пока не посадили тебя.

— За что… посадили?

— За убийство, за что…

— Да никого я не убивал!

— Не убивал. Убьешь.

— К-когда?

— В четверг.

Слушай, да быть этого не может, я же…

Связь обрывается.

Не понимаю, похоже на розыгрыш какой-то, очень жестокий розыгрыш, или на кусок какого-то триллера, читал я что-то такое, там за преступления казнили, которые человек не совершил, только совершит…

Распахивается дверь, входят люди в форме, один, двое, трое, что-то говорят, я уже не слышу, что они говорят, я уже бегу, прочь из комнаты, где здесь дверь, а вот она, дверь, а нет, это окно, чер-р-р-рт…

13 октября, 14:30

Просыпаюсь.

Спохватываюсь, вспоминаю, чер-р-р-т, лучше бы не вспоминал.

— Проснулись?

Смотрю на людей в форме, отчаянно пытаюсь понять, кто они и что они.

— Вроде… вроде да.

— Вину свою… признаете?

Развожу руками, как тут не признать, куда я денусь.

— И в чем же вы вину свою признаете?

— Ингатьинского убил.

— И чем вам Игнатьинский мешал?

— Ну как чем… оцифровку запретить хотел, вот и мешал.

— Тоже правильно, нет человека, нет проблемы, так, да?

— Где-то так…

Сжимаю виски. Не думать. Не вспоминать. А ведь вертится, вертится проклятое воспоминание, подхожу к двери, стучу…

— Войдите!

Вхожу, вон он, Игнатьинский, злой, нахмуренный, косится на меня.

Что скажете?

Я, собственно… — ставлю на стол коньяк, взгляд Игнатьинского чуть теплеет, хозяин бормочет что-то про штопор, счас, счас, молодой человек, в следующий раз со своим штопором придете, сейчас обыщусь…

Сжимаю горло Игнатьинского.

Сильнее.

Еще сильнее.

Что-то мерзко хрустит под пальцами, то, что было человеком, с громким всхлипом падает к моим ногам.

— Ты чего, а?

Оборачиваюсь, смотрю на крепкого здоровяка в дверях, откуда он взялся, как он вошел, я не слышал, да я вообще ничего не слышал, пока этого душил…

Смотрю на нацеленный на меня дробовик, даже не могу выжать из себя — не надо, не надо, ненадо, два хлопка, почему я ничего не чувствую, комната летит кувырком, падает, и странно, выстрелили в меня, а кувырком летит комната…

— Здесь распишитесь.

Расписываюсь. Что виновен, и все такое.

— Пройдемте с нами.

Не прохожу. Что-то настораживает, что-то, что-то, что-то… Растираю виски, думаю, думаю, думаю, черт возьми, что-то здесь очень и очень не так, понять бы еще, что…

А вот.

Ну, конечно.

— Ну а как вы мне объясните, что вот вы меня обвиняете, что я кого-то там в четверг убил… а сегодня вторник?

Показываю свой календарь.

— Врет он у вас, — говорит кто-то.

Вспыхиваю.

— Ничего не врет, не может он врать, значит…

Мне не дают договорит, стреляют в спину, еще успеваю подумать, что если у меня на календаре вторник, а у них понедельник, значит, уже сколько моих копий умерло…

Чер-р-рт…

13 октября, 18:30

Снова звонят.

Арслан косится на меня.

— Это… прячься.

— Куда? Под кровать? В шкаф? Мы тут чего, в детском садике, кто не спрятался, я не виноват?

— Тебе чего… жить надоело?

— Да не надоело, а в два счета найдут!

— Ну а ты чего предлагаешь?

Смотрю в окно, второй этаж, пожарка рядом, до этой пожарки бы еще дотянуться, это в кино как-то получается, в жизни так не получится…

Щелкает дверной замок, люди в форме входят в квартиру, Арслан бормочет что-то про неприкосновенность частной собственности и всё такое.

Кто-то показывает мне корочки:

— Вы аресто…

— А ну прекратили немедленно!

Смотрю на Игнатьинского, который врывается в квартиру вслед за людьми в форме, ему-то какого здесь надо, или это он меня обвинил…

— Вам чем этот человек мешает, вы мне скажите, а?

— Обвиняется в убийстве…

— Кого? Ну, кого?

— Вас…

— Ничего, что я живой?

— Так вы же мертвый лежали… тело в морге…

Игнатьинский запускает пятерню в волосы:

— Вы ж вообще ничего не знаете… все не так было… совсем не так…

— Вечер добрый, а Вадима я могу услышать?

— Это я.

— Это Игнатьинский вас беспокоит… Михаил Игоревич.

— Э-э-э… здрасстье.

— И вам того же. Вот что… вы оцифровкой сознания занимаетесь…

— Есть такое.

— Можете мне помочь разум оцифровать?

— Чей?

— Мой, чей же еще… сердце прихватило окаянное…

— Сию минуту буду. Адрес ваш?

— Новослободская, десять… поторопитесь, плохо дело…

— Уже бегу…

….по словам сына убитого, Антона Игнатьевского, он вернулся домой в шесть часов утра, обнаружил на полу в гостиной труп отца и кибернетическое существо с оцифрованной памятью Каряева Вадима Андреевича. После чего Антон убил налетчика двумя выстрелами из отцовского ружья…

— Сын мой вообще боевой парень… — Михаил Игоревич кладет мне руку на плечо, — офицер… ты ж сам пойми, вот так в дом заходит, а я тут мертвый лежу, и ты тут… Я же тебя на чем свет стоит клял…

Киваю.

— Ничего. Бывает.

— Зла не держишь? Вот и хорошо, верно говорят, не держи на душе зла… Ну чего встали, свободны, что ли, — кивает Игнатьевский людям в форме, — побегать вам сегодня пришлось…

Улыбаюсь. По идее здесь я должен вспомнить про ложную память, которую кто-то подсунул одной из моей копий.

Но я не вспомню.

Потому что я понедельничный не вспомню, что было во вторник.

Не вспомню…