Музыка из утюга

— Что вы помните?

— А?

Кадровик смотрит на меня. Холодно. Пристально. Повторяет:

— Что. Вы. Помните.

— Из… из чего?

— Вы знаете, я о чем.

В груди становится холодно. Еще пытаюсь отшутиться.

— Э-э-э… я на собеседование… в библиотеку наниматься…

— Очень рад. Мы вас берем. Давайте… документы оформим. А теперь расскажите, что вы помните.

Понимаю, что это испытание. Говорю как можно спокойнее:

— Ничего.

— Совсем-совсем ничего?

Развожу руками:

— Ну, подумайте сами, как я могу что-то помнить?

— Значит… не помните…

Кадровик теряет ко мне всякий интерес. Равнодушно заполняет документы.

— Что вы помните?

Проклятая фраза не дает покоя.

Оглядываю полупустую улицу, осторожно направляюсь в сторону крашеной девицы.

— Э-э-э… что вы помните?

Девица отступает в темноту ночи, натыкается на стену.

— Я… я щас милицию позову.

— Да что вы, я же вам ничего не это… я только спросить, что вы помните?

Шепчет, еле сдерживается, чтобы не сорваться на крик:

— Да ничего я не помню, отстаньте вы от меня!

Отстаю.

Ухожу в холод ночи, в блики фонарей.

— Э-э-э…

Кадровик смотрит на меня, как на… не скажу, что.

— Подождите за дверью.

Успеваю выпалить ему в лицо:

— Я помню.

— Что?

— Вы спрашивали… что я помню. Я помню…

— Дверь закройте. Да не с той стороны, с этой. Что. Вы. Помните?

— Машины такие…

Кадровик настораживается:

— Летающие?

— Не. В гармошку складываются, и через порталы проходят.

— Интересно… — кадровик хмурится, — мне почему-то вспоминается, что летали машины… ну я еще маленький был, мне два года было…

— А мне три было. Так что я лучше помню.

— Ну-ну, хорошо вам… а ещё что-нибудь?

— Что — что-нибудь?

— Помните?

— Ну вот, например:

Там, где ветер холодный над звездами стынет,

Застываю, дрожа,

Застываю, дрожа,

И скитаюсь опять день и ночь по пустыне

Я — мираж миража,

Я — мираж миража…

— А дальше?

Смущаюсь.

— А дальше не помню.

— Это что вообще? Песня?

— Ну да. Из какого-то утюга услышал.

Кадровик таращит глаза:

— Из чего-о?

— Из… ну, это фраза такая… короче, где-то по радио услышал.

— Отлично. А как радио выглядело, не помните?

— Ну… хоть убейте, не помню…

Просыпаюсь от дверного звонка.

Вот так.

Среди ночи.

Началось.

И не хочется вставать, и теплится чуть живая мыслишка, отсидеться, отлежаться, может, уйдут, да где это видано, чтобы они ушли…

Снова звонят в дверь. Не понимаю, почему звонят, почему не открывают дверь так, что им стоит открыть дверь… вот так… просто…

Подхожу к двери.

— Это я… я…

Женский голос. Припоминаю знакомых женщин, знакомые женщины не припоминаются.

Открываю.

Спрашиваю себя, зачем я открыл, правильно, заходите, люди добрые, среди ночи, берите, что хотите, да у меня и брать-то нечего. Или это эти пришли… те, которые…

Накрашенная девка вваливается в прихожую.

— Здрассьте.

— Э-э-э… не вызывал.

— Чего?

— Не… не вызывал я вас, говорю… квартирой ошиблись.

— Да не за этим я. Вы меня спрашивали… что я помню.

Узнаю её.

Вспоминаю.

— А-а-а… вы что-то вспомнили?

— Ну да. Я это… знаете… серьги такие были… в ушах… красивенькие такие, блестящие…

Делаю вид, что мне интересно.

— Только это не сережки были, это носитель информации. И еще с помощью этих сережек можно было к какой-то там всемирной сети подключаться…

— Это у вас такие сережки были?

— Не… у тетки какой-то видела… а мне так хотелось… мне тогда годик был…

Мотаю головой.

— Не может ребенок помнить…

— …что с ним в год было? Вот-вот, мне так все говорят. А я помню. А вы что помните?

— Да я… немного. Ну вот,

Там, где ветер холодный над звездами стынет,

Застываю, дрожа,

Застываю, дрожа,

И скитаюсь опять день и ночь по пустыне

Я — мираж миража,

Я — мираж миража…

— Ой, это стихи, да?

— Это песня была… по радио звучала. А как радио выглядело, не помню, не спрашивайте. Не помню. И вот еще… машины в гармошку складывались и через порталы проходили.

— А машины синие?

— Слушайте, не знаю… Да вы проходите, повспоминаем еще…

— Да нечего мне больше вспомнить… слушайте, ну честно, нечего… это я так… сказать…

— П-постойте… не уходите…

Женщина краснеет.

— Замужем я.

— Да нет… у нас тут… междусобойчик один… в библиотеке...

— Ой, да некогда мне по междусобойчикам-то…

— Да нет, междусобойчик насчет воспоминаний…

— Да вы что?

— Ну… я, кадровик наш, еще двое парней… старушка одна…

— Здорово…

— В типографии нашей собираемся… знаете, наверное… на Вознесенской.

— Ой, а не опасно? Полиции-то не боитесь?

— Боимся, конечно… а куда денешься, жизнь такая…

Женщина оживляется.

— А у меня муж говорил, у него приятель один вроде чего-то помнит…

— И не донес на приятеля?

— Так вроде бы, черт его пойми, помнит он или нет… А можно я его тоже приведу?

— Вы не торопитесь, вы сначала узнайте, помнит он или нет?

Да как я узнаю… чего, вот так подойти и спросить, что ли?

Ну и подойти, и спросить… вот как я вас спросил…

Ой, ну не получится так.

Кладу руку ей на плечо.

Получится.

Начинаю верить сам в то, что говорю. Получится. У каждого из нас есть свои воспоминания о будущем. О будущем, которого не было. О будущем, которое только может быть. Там. Там. Впереди.

Они делают все, чтобы будущее не наступило. Они. Кто они. Все. Там. Наверху. Которые хотят, чтобы все осталось, как сейчас, чтобы не было машин, проходящих через порталы, чтобы не было всеобщего источника информации, чтобы…

Кто-то прячет будущее. Кто-то прогоняет будущее, которое осторожно подкрадывается к городу каждую ночь. А будущее не обманешь, будущее просачивается в сознание людей, снится, — не взрослым, конечно, взрослым некогда — а детям, в детских снах. И вспоминается потом ни с того, ни с сего, а я же видел, а люди не бензином машины заправляли, а как-то по-другому электричество получали, чуть ли не из воздуха… а-а-а, так это же во сне было, мне в два года этот сон снился…

Ходим по улицам.

Прячем в сердцах кусочки будущего.

Кадровик недоверчиво смотрит на меня:

— А это еще кто с вами?

— Новенькие… кто…

— Какие новенькие, хотите, чтобы про нас тут всем растрезвонили?

— А что предлагаете, вообще людям не верить? Ну, так и будем каждый в своей скорлупе сидеть, будущее прятать… Я с ними говорил уже, нормальные люди…

Кадровик морщится.

— Ладно… ведите… только чтобы в последний раз, нечего мне тут проходной двор устраивать. Вы поймите, не детский сад тут шутим…

Киваю. Чувствую, что краснею, за что он со мной так, будто сам я не понимаю, что не детский сад тут шутим.

Рассаживаемся.

Кадровик заваривает чай, разливает по чашкам. Оглядываю сидящих, ого, много нас, человек двадцать наберется, многонько уже…

— Ну, давайте… кто что помнит…

— А я дома помню…

— Да говорили уже про дома-то!

— Да нет, я помню, как их строили… вот так на машине какие-то блоки подвозят, потом их поднимают, поднимают, как оригами складывают…

Женщина отчаянно жестикулирует, пытается показать, бросается к доске, рисует.

— Вот… вот… они как оригами складывались.

Киваю. Надо же. Как оригами.

— А я помню… там в будущем болезней нету…

— Хочешь сказать, там лекарство от всех болезней изобрели?

— Ну да… оно вообще три копейки стоит, и сделать его легче легкого…

— Так почему не сделают?

— Невыгодно, почему… это же вся фармацевтика к черту пойдет…

Кадровик оборачивается ко мне. Чувствую, что настала моя очередь.

— А вы… что помните?

— Да… как-то ничего…

— Ничего не вспомнили нового? Что ж вы так…

— Да… не вспоминается что-то… — вынимаю пульт управления, парализую сидящих, — ни с места. — — --— Следуйте за мной. Вы арестованы. Все.

Всхлипывает накрашенная девица.

— А вы молодец… это ж надо ж было такую группировку накрыть…

Киваю.

— Служу Мегаполису.

— Далеко пойдете.

— Стараюсь.

— Я смотрю, это уже десятое задержание у вас…

— Где-то так…

— Так это вам и премию квартальную можно.

Улыбаюсь

— Не откажусь.

— Домой вас подвезти?

— Да я еще этих чертей по камерам рассадить должен.

— Без вас рассадят, что вы так…

— Не-е, дело свое до конца доводить надо… говорят, примета плохая…

Шеф смеется.

Я тоже смеюсь.

Хотя мне не смешно.

Развожу людей по камерам, тощий парень оступается, покачивается, подхватываю, спрашиваю, чего с тобой, может, врач нужен. Думаю, сейчас начнется, нападут на них всех хворости, был где-то такой совет, если вас посадили в тюрьму, сделайте вид, что вам плохо…

Развожу по камерам.

Приказываю:

— Вспоминайте.

Кто-то еще отпирается, кто-то еще говорит, что ничего не помнит. Старожилы нашептывают, нечего там отпираться, говорите, как есть, а то хуже будет.

Говорят.

Вспоминают.

Самостроящиеся дома и машины в порталах.

Всемирная информация и серьги, хранящие чью-то память.

Я чувствую будущее. Здесь. Совсем рядом. В двух шагах. Оно приближается, оно надвигаетяс, оно совсем рядом, ну, ну…

Будущее тает.

Уходит.

Я понимаю — чего-то не хватило, какого-то крохотного кусочка, клочка воспоминаний, чтобы будущее ожило.

Какого-то крохотного клочка.

Цвета молнии на чьей-нибудь застежке.

Рингтона в чьем-нибудь мобильнике.

Стоп-сигналов возле портала.

Здесь хочется рвать и метать, здесь хочется пуститься во все тяжкие, искать тех, кто помнит, искать здесь, сейчас, врываться в квартиры среди ночи…

…растираю виски.

Успокаиваюсь.

Ничего. Всему свое время. Не сейчас, не сейчас, еще успеется, еще соберем едостающие звенья…

Это было неделю назад.

Шеф испытующе смотрит на меня.

— Вы полагаете… что с помнящими в мегаполисе покончено?

— Нет. Я думаю… где-то есть еще.

— А почему вы так решили?

— Потому что… — еле сдерживаюсь, чтобы не ляпнуть, что не хватает кусочка воспоминаний, крохотного осколочка будущего, — ну… куда они денутся-то, вспоминающие? Десять лет их навалом было, а тут делись куда-то?

— Вы думаете?

— Ну…

— Или… — шеф смотрит на меня пристально, — или вам еще что-то известно?

Понимаю, что он уже раскусил меня. Ну, не совсем. Ну, почти.

Вздыхаю.

Известно.

— И… что же?

— Остался еще один человек… который помнит… он еще на свободе…

— Где же он?

— Здесь.

— Здесь? — шеф оглядывает комнату, — вы… что вы имеете…

Жму на выключатель.

— Вы. Вы арестованы.

Мой бывший шеф падает, парализованный. Спрашиваю себя, что происходит с телом человека, когда нажимаешь на выключатель. Стараюсь не думать. Не представлять.

— Что вы помните?

Шеф закрывает лицо руками.

— Да говорю вам…

Повторяю. С расстановкой:

— Что. Вы. Помните.

— Я… честное слово, я пытался забыть…

Говорю. Медленно, нараспев:

Там, где ветер холодный над звездами стынет,

Застываю, дрожа,

Застываю, дрожа,

И скитаюсь опять день и ночь по пустыне

Я — мираж миража,

Я — мираж миража.

— И не так там всё было.

Это шеф. Голос его звучит как будто издалека.

— Не так?

— Ну… слушайте… хотя нет, так… там еще дальше…

Мои темные тени темной полночи гуще

На дорогах лежат,

На дорогах лежат,

Разбегаются люди, лишь увидев идущий

К ним мираж миража,

К ним мираж миража.

— Да?

— Ну… Эту песню еще девка пела… худая такая, и волосы дыбом… Я еще сказал, что за мода опять на анорексичек пошла, мне тут кто-то возразил, какая она тебе анорексичка, у неё болезнь какая-то… уже сейчас не помню, как-то назвали… а она ничего, молодец, живет, на сцене поет, держится…

Киваю.

Понимаю, что это был последний кусок будущего. Кусок, которого нам не хватало.

Прислушиваюсь. Ничего не происходит. Не понимаю, как ничего, почему ничего, неужели всё псу под хвост, неужели зря старались…

Будущее наваливается со всех сторон. Резко. Мощно. Безжалостно. Даже не успеваю закрыть лицо руками, ничего не успеваю, оказываюсь в будущем. Странное чувство, жуткое чувство, как бывает, когда прыгаешь в воду, и боязно, и опоры под ногами нет, а как, а что, а почему…

Тюрьмы больше нет, тюрьма остается в прошлом, люди расходятся, разбегаются кто куда. Будущее растекается по улицам, тяжелыми каплями падает с мостов, разливается по площадям.

Будущее.

Кто-то стреляет в будущее, кто-то пытается остановить его ограждениями, кто-то орет в мегафон, немедленно покиньте город. Мне смешно. Плевать будущее хотело на ваши мегафоны…

Красное лицо шефа в двух шагах от меня.

— Вы… вы знали это? Вы знали, что так будет? Знали? Да?

Молчу. Отрицать что-то бесполезно. Жду нападения, жду удара, жду чего угодно — ничего не происходит, шеф бросает меня, бросается в сторону будущего, которое извивается по улицам.

Я понимаю, что он задумал. Мне страшно. Я не понимаю, можно ли застрелить будущее, и можно ли вообще как-нибудь убить будущее — но мне страшно.

Еле выжимаю из себя:

— Не… не надо.

— Чего не надо, хотите, чтобы это… это… это вообще все тут разнесло?

— Хочу сказать — что оно нам сделает, понимаю, что сделает, и очень много.

Будущее ускользает куда-то в темноту ночи, в сумеречные переулки. Шеф отдает отрывистые команды, окружай, обходи, да куда вы моторы включили, спугнете же…

Обступают.

Окружают.

Шеф шипит мне в ухо, что д тебя доберемся еще, так доберемся, мало не покажется.

— Ну? Кого ждем?

Люди не решаются шагнуть в темноту переулков, где затаилось будущее. переминаются с ноги на ногу, отступают.

— И чего? Хотите, чтобы вас завтра всех уволили к ядреной фене? Вперед пошли уже, трусишки, зайки серенькие…

Мой шеф шагает в темноту ночи, чуть подсвеченную фонарями.

Тишина.

Два коротких выстрела.

С трудом преодолеваю себя, делаю несколько шагов в сторону переулка. Что-то темнее самой ночи мелькает там, в узком проулке между домами. Еще успеваю увидеть то, что было шефом, — исчезает в тумане, кто-то тащит туда обмякшее тело…

Кто-то…

Меня хватают за воротник, тащат назад, еще отбиваюсь, еще получаю тычок в спину, ты чего, рехнулся, щас бы и тебя туда уволокло…

Люди расходятся.

Как-то все. Разом. Понимаю, что мне не остается ничего кроме как идти домой, вон уже и в мегафон объявили, комендантский час, всё такое, всем немедленно идти домой, запастись продуктами, интересно, как и то и другое выполнять прикажете… одновременно…

Спешу домой.

По дороге суюсь в супермаркет, натыкаюсь на толпу людей, иду домой, пропади оно всё.

Хлеб, масла две пачки, курица замороженная, пельмени в морозилке, кофе, чай, сахар, сгущенка даже есть, перекантуюсь…

Смотрю в туман за окнами.

Думаю, что мы все впустили в наше настоящее…