Самоцветы Синегорья

Дениска, старатель из заводской артели, разогнул натруженную спину и поднял взгляд в синее небо — казалось, один огромный сапфир навис над шиханами и закованной во льды рекой. Морозное дыхание зимы обжигало щеки и легким парком вырывалось изо рта. Был Денис парень статный, красивый — косая сажень в плечах, волосы русой волной на высокий лоб падали, лицо — волевое, худощавое, а в глазах — зеленое таежное море плескалось. Но не принесла ему красота ни счастья, ни работы хорошей, так и сгинет в рудниках темных, захиреет от чахотки…

Оглядел усталым взглядом парень пещеру — темнела она, сочилась каплями влаги, будто слезами работных людей. Много их тут сгинуло. Еще при жизни императрицы-немки адуйские копи прославились своими аметистами и бериллами, и вот уже не один год старатели гнули спины в горе. Работы зимой велись — копи не так водой заливались, как по лету, вот и мерзли крепостные, камушки для помещика добывая.

Бобылем жил-то Дениска, всех родных схоронил — кто от чахотки угас, кого старость забрала, кого в остроге сгноили за то, что с Омельяшкой да Салаватом связались. Давно б тоже в леса сбежал парень, да соседку с дочерьми малолетними больно жаль было. Единый кормилец у ей был, сынок Васютка, да сгинул того лета в горе, камнями горемыку придавило, сказывали, хотя тела так и не нашли. Вот и бедовала вдовица-то. А Дениска все девчонок подкармливал — все ж есть ради кого жить ему, есть ради кого на барина спину гнуть.

Вечерело. Собрал те камни Денис, что выработал сегодня, да пошел домой, перекупщика Семеныча ждать. Не даст он много старателю, но на хлеб да щи должно хватить. Хотелось еще подарки купить девчонкам соседским, да только хватит ли грошей этих? Семеныч жаден был, обдирал старателей, как липку.

Завывала метель над шиханами, пока брел Дениска узкой тропой меж обледеневших валунов, что были разбросаны по склонам гор. Казалось, забавлялся тут великан, раскидывал камни из своеволия да убрать за собой не захотел. Так и остались они лежать среди редких чахлых сосенок, искривленных ветрами.

Тропа вилась меж камней, скользила змеей по склону — протоптали ее в снегу ноги работного люда, много кто в рудники в этот день спускался, все к праздникам хотели подзаработать.

Вскоре склон остался позади, и Дениска вышел к заснеженному полю, за которым виднелся дымок из труб — топили печи в деревне, ждали мужиков домой. А его некому ждать-то. И пуще прежнего загрустил парень, пробираясь по сугробам к своей улице, чтобы путь сократить.

Изба — потемневшая от времени, одинокая и пустая, встретила его скрипом половиц. Некому было лучину жечь у окошечка, с выработки его встречая. Вздохнул, в который раз подумав о том, что пора жену приглядеть, да только не мил ему никто из заводских девчат был. О ком грезил, и сам не знал. Подумалось мимолетом про соседку, что дочек сама растила, но тут же усмехнулся во тьму — пошто ей связываться с голытьбой-то? К ней сам приказчик пытается покатывать-то, то шаль подарит, то детям конфет пришлет. Если бы дала ему шанс-то Настена, то дети ее больше ни в чем не нуждались бы. Но отчего-то, подумав о приказчике да соседке, представив вместе их, как пару, сердце Дениски понеслось вскачь дикой лошадью, показалось на миг, будто под дых кто дал ему кулаком.

Вышел он на крыльцо, отдышаться — глядит, косолапит по снегу грузный Семеныч, что твой медведь переваливается, в сугробы ныряя.

Перекупщик остановился у избы. Дениска бросил на него хмурый взгляд из-под насупленных бровей — в овчинном тулупе, шапке меховой, да сапогах высоких, откормленный, холеный, вот каков бы Семеныч. Вурдалаки они все, пьют кровь старателей да заводчан, ох, и много ее пьют. Все не насытятся. Зашумела от злости кровь в голове Дениса, едва сдержался он, чтобы не броситься на борова этого, сжал руки в кулаки да прикусил губу. Стоял, смотрел на перекупщика, пока тот с ноги на ногу у крыльца переминался да на жизнь свою жаловался.

— Иди в избу, там погутарим, — сказал, наконец, Дениска. Жаль было камушки отдавать, а как иначе? Переписали на проходной-то в руднике у него их, все учтено, ничего не сокроешь от барина.

— У каждого камня по росту и цена своя, — важно вещал меж тем скупщик, проходя в сени. — Все форменно. Слыхал, ты гнездо аматистов нашел?

— Нашел, — буркнул Дениска и выложил камни на сундук — целую шапку. Сторговались быстро, и перекупщик, скрипя сапогами, ушел в метель.

— Уйду! — вскинулся Дениска, с размаху кулаком в стену ударив. — Все одно уйду отседова! В степи уйду, к цыганам, да хоть к Хозяину Гор в услужение!

Позабыл в этот миг он о вдовице с детьми малыми, так глубока обида была его крепостная!

Взвыла раненым зверем на улице вьюга, и снежная пыль ворвалась в открытые двери. Сени тут же замело, закружило сетью снежного крошева, что мелкими льдинками метнулось в лицо Дениске. Он отшатнулся, прикрывая глаза, отступил на шаг. Но тут ветер стих, и парень убрал руки от лица.

На пороге стояла девка в синем сарафане, сапфирами и хризолитом усыпанном, что твоя царица была она! Снежно-белые косы разметались по плечам, и словно седыми волосы ее были. А глаза — как небо зимнее, чисты и ясны. Лицо узкое, губы бледны, а ресницы и брови заиндевели, да и снегом девка вся запорошена.

— Ты откель такая? — очнулся Денис, обходя ее, и двери спешно прихлопывая. — Совсем замерзла-то! Кто ж без шубейки-то в такой мороз нонче ходит?

— Слыхала я, фартовой ты, Дениска, — тихо промолвила девка, и в избу прошла, будто пава. Повела плечиком, пробежалась взглядом по скромному убранству, улыбнулась загадочно. Села у печки, губы кривя, но словно солнышко засияло в синем сумраке от этой ухмылки ее.

— Фартовой, — подбоченился парень, — иной неделю в яме сидит, ищется, а ничего не принесет. А я на камни нюх имею, мне они сами в руки идут!

Присмотрелся к гостье своей — ох, и красавица! Глаза — погибельные, морозные, и во глубине их так и метет снежная пыль. Уйти бы в метель эту, пропасть в ней, и чтобы вовек не возвращаться к людям! Ни в рудник клятый, ни в избу эту пустую да темную. Опостылело все Дениске, чуял он — помочь гостья нежданная в том может.

— И вот еще что слыхала я, — говорит девка эта, а сама все недовольно на иконки в красном углу зыркает, — хороший парень ты, честный, работящий, да и собой пригож. Айда со мной, все ж не по приискам маяться. Мне уж больно помощник надобен.

Непростая девка-то, догадался Денис и сел на лавку рядом с ней. Веет от нее холодом, а от слов изморозью кожа покрывается, словно сама Метелица в гости пожаловала. Страшно стало.

А белокосая уперлась глазами в него и не смигнет. Отшатнулся Дениска. И про малолеток соседских в тот миг вспомнил — куда ж они без него-то? Совсем девчонки пропадут, коли вдовица замуж за приказчика не пойдет! Так и увидел их — махонькие, темноволосые, с черными глазищами в пол-лица, худые да забитые, сидят на печке, за цветастой занавеской, да хлеба просят. Кому нужны будут, коли он за девкой синеокой в метель уйдет? Приказчику-то нужны они будут, только пока вдовица не погонит его. А чуял Дениска — не станет она с нелюбым жить-то.

Гостья повернулась к нему, глаза ее будто ледком подернулись, словно недовольна она раздумьями долгими. Смотрел на нее Дениска, а сам уж и не знал, как выпроводить-то девку эту из избы. Разве ж по-божески то, с духами якшаться, неужто почем зря гостья его иконок-то боится?..

Как подумал про образа парень, так глаза у Метелицы потемнели, гневом налились, губы синие стали, как у мертвяка, да как закричит она, завоет протяжно! И будто вьюга снежная в том крике забушевала, забилась, затрепетала снежными хлопьями.

Протянула девка руки к Денису. Удавить, небось, решила, испугался он. И откуда только сила взялась да понимание — вскочил парень с лавки и к иконам бросился, крестясь да Богородице молитву творя. И вспомнилось — Рождество же нонче! И как забыл про то? Прочел молитовку, да и стихло все.

Оглянулся Денис, а на полу, возле печи, лужа натекла — а девки-то и нет нигде. Неужто растаяла? Подошел парень к луже-то, и видит — сверкает вода от крошева самоцветного, и лежит посреди лужи той три сапфира, и все разные. Один — густо-синий, с бархатистым оттенком летнего ясного неба, сверкающий ослепительным огнем, другой — ярко-васильковый с фиолетовыми искрами, а третий — темный, почти черный, и в глубине его голубые огоньки вспыхивают. Усмехнулся Денис — как раз вдовице камушек будет и девчонкам ее по одному. Все-таки фартовщик он!

И когда шел парень к соседке девчонок ее одарить на праздник, звезды в синих зимних сумерках светили ему необычайно ярко, метель успокоилась, и заметенные снегом шиханы да дальние леса были озарены лунным светом. А у вдовицы — хоть и бедна она, да не могла угощений много наготовить — все было вкусно. Пусть щи были постные и пироги на воде, да готовит она с молитвой-то и от души, вот что знал Дениска.

Девчоночки камушкам ой как обрадовались, глазенки их сияли, смотрел на них Дениска и счастлив был, что с Метелицей не ушел. Разве ж есть что лучше тепла сердец людских, любви человеческой? Никакие камни того не заменят, никакое богатство не подарит чувства эти. И как раньше не понимал он, что вдовица люба ему? Вспомнился Васютка, что в горе пропал, нахмурился от этих мыслей старатель, подумалось — авось, не погиб мальчонка? Авось кто из духов горных осерчал? И решил для себя Денис — землю и небо перевернет, а отыщет Васютку.

За окнами, изукрашенными узором ледяным, белели березки в инее. Тишь да благодать. Никуда он из поселка не уйдет, понял Дениска этим вечером, ему еще девчонок на ноги поставить да в люди вывести. И улыбался парень, и тихо плакала, утирая глаза уголком платка, вдовица, вот подфартило им — с таким, как их соседушко, не пропадут они в крепости барской-то.

— А хорошо-то жить на свете! — сказал Дениска, щи прихлебывая, да на черноокую соседку поглядывая, словно только сейчас заметил, какая она баба ладная да красивая.

— Хорошо, Деня, хорошо, — согласилась она, и вспыхнули ее щеки румянцем. Все без слов поняла.

…А летом, после покоса, обручился Дениска с вдовой соседушкой, и уж больше об убеге с завода не помышлял. Знал — ему дочек да сына растить. Отыскал-то Васютку он, в горе мальчонка бродил, говорил — заблудился. Не верил в то Денис, но не трогал парня, не расспрашивал ни о чем. Сам-то, окромя женки, никому про Метелицу и подарки ее не сказывал.