Елена Кипарисова - Финальный Отсчет / Финальный Отсчет / Кипарисова Елена
 

Елена Кипарисова - Финальный Отсчет

0.00
 
Кипарисова Елена
Финальный Отсчет
Обложка произведения 'Финальный Отсчет'
Елена Кипарисова - Финальный Отсчет

ЕЛЕНА КИПАРИСОВА

Финальный отсчет

Аннотация: Мои шаги уверены, но впереди только темнота. Меня ждет лишь дрожащее пламя свечей и занавешенные от яркого солнца окна. Таков поворот судьбы. Рассвет, который никогда не наступит, и свечение настольной лампы, не утрачивающей свой жар. Прощание — верное слов. Финальная точка в коротком рассказе.

I run, I fall, what ripped away, check my body

Was it body or soul

The darkness fades, fades to light

Disappearing now, disappears from the night.

And all these nightmares I once had as a child

The morning always came, it came too late

What did my mind forget, forget to hide

Could the nightmare be awake, I don't know...

Tender Sugar, Akira Yamaoka feat. Melissa Williamson

Часть первая. Человек

00.15, суббота, клуб "Шоколад"

Дыхание сбилось, сделав меня слабой и в тоже время довольной. В легком удушье есть своя прелесть, это похоже на наркотик. Сейчас он мне необходим как никогда.

Громкая музыка и обезумевшие разноцветные вспышки, выхватывающие из темноты извивающиеся в танце человеческие тела. Это именно тела, потому что сами люди уже где-то далеко, уплыли по низкочастотным волнам, растворились в бешеной вибрации. И я стараюсь не отставать от них, хотя тело дает слабину — безумно колит бок, а ноги на высоких шпильках то и дело норовят оступиться.

Круг сжимается все сильнее, вытесняя оставшийся вокруг кислород. Быстрый ритм начинает затихать, сменяясь чем-то романтическим. Медленный танец. Я остановилась, осматриваясь по сторонам и наблюдая, как народ разбивается на пары. В итоге мне пришлось практически локтями расталкивать танцующих, чтобы пробраться к заветному столику, за которым скучала Инна, с неприязнью поглядывая на свой пустой стакан.

— Где Лизка? — мой голос сорвался, утопая в общем шуме.

Девушка просто кивнула на танцпол, где в самом центре кружилась моя подруга, флиртуя с каким-то парнем в гавайской рубашке. Она сегодня побила все рекорды соблазнения, танцуя уже с четвертым, когда я этой ночью была явно в проигрыше со своими двумя.

Горло пересохло, а графин с соком как назло оказался пуст. Урок на будущее — не брать с собой в клуб непьющих, не танцующих, вечно ноющих знакомых, которые к тому же опустошают все запасы пресной воды. Я подняла стакан и одним залпом допила свой Том Коллинз, чтобы притупить жажду. Стало только хуже.

00.34

Официант в белой рубашке со смешной красной бабочкой наконец принес заказанный мною апельсиновый сок. Как раз вовремя, когда мое горло сжалось, мешая даже сглатывать. Я выпиваю сразу два стакана, периодически поглядывая на Лизу, которая танцует без перерыва уже минут сорок. Откуда только в ее тщедушном тельце столько энергии. Мой взгляд падает на баночку Ред Бул с водкой — хотя, все достаточно объяснимо.

Инна поднимается и уходит, ничего не объясняя, наверняка решив отдохнуть наверху, куда не доносятся звуки музыки. Зачем было идти, если все время морщиться и строить из себя диву? Я же осматриваюсь, надеясь найти хоть что-то интересное. Обычно, итоги подсчитывались не только по количеству парней, но и по их качеству, поэтому у меня еще были шансы на выигрыш. Все уже давно разбились парочками, хотя вечер только начинался. Но надежда умирала последней. Подруга обходила меня уже вторую неделю подряд, сегодня все должно было измениться, не зря же я купила это красное платье?

00.55

Лиза приземляется рядом, тяжело дыша и смахивая со лба капельки пота. Ее длинные русые волосы были мокрыми, словно она принимала душ, прилипая к разгоряченным щекам. Рядом с ней уселся слегка подвыпивший парень, видимо рассчитывающий на легкую добычу и веселую ночь. Он лип к ней, что-то шепча на ухо, но девушка отмахивалась, морщась, когда его губы касались ее кожи.

— Ты считаешь? — рассмеялась подруга мне на ухо, скосив глаз на свой "трофей".

— Не думаю, что этот вообще чего-то стоит, — прокричала ей я, даже не волнуясь, что парень может расслышать.

— Все равно, у меня больше. Не найдешь чего ценного, победа за мной. Пора уже перестать быть такой разборчивой. Это же просто игра. Улыбнулась, крутанула бедрами. Танец или напиток. Не забывай.

Я махнула на нее, чувствуя, что тело уже отдохнуло и вновь требует раствориться в бесконечном движении. Диджей наконец сменил клубную музыку на ретро. Стоило вновь попробовать свои силы. Через какой-то час, когда количество выпитого заглушит голос разума, здесь некого будет искать.

01.30

Я танцевала, чувствуя, как по спине медленно скользят капельки пота, когда атмосфера вокруг изменилась. Клуб на долю секунды замер, а потом набрал прежний темп. Кто-то следил за мной, заставляя вздрагивать, когда его взгляд вновь и вновь касался моей фигуры. Я озиралась, стараясь делать это незаметно, пока не увидела мужчину за дальним столиком. Казалось, он существовал вне этой реальности, выглядя совершенно спокойным, потягивая свой алкоголь. Мне почему-то казалось, что это обязательно должен быть скотч, другой напиток ему просто не подходил.

Решив проверить его, я стала придвигаться все ближе, не переставая танцевать. Чувственная музыка только добавляла мне азарта. Мужчина сидел один, практически не двигаясь. Тени играли странный танец на его лице, но того, что я увидела, было достаточно — он мог бы помочь мне выиграть сегодня. Всего один коктейль или танец и мне бы не пришлось всю неделю платить за Лизин кофе. Вот только незнакомец выглядел совершенно неприступно. Своими глазами я видела, как он отмахнулся от блондинки в ярко-розовом мини-платье. Были ли у меня шансы?

Пока длилась песня, мой мозг лихорадочно соображал, как же поступить. Рискнуть или сразу признать поражение? Ведь он и правда наблюдал за мной, хотя это могла быть простая паранойя. Я посмотрела на Лизу, которая тоже искала себе новую жертву, стоило поспешить, пока она не повернулась в сторону моего незнакомца. Почему мне никогда недоставало ее раскрепощенности? Всего лишь подойти и присесть рядом. Наверное, стоило хоть немного привести себя в порядок после такого марафона. У потной растрепанной девушки точно не было никаких шансов.

01.50

Я выскользнула из уборной, по дороге поправляя волосы. Стало немного лучше, хотя макияж все-таки слегка потек. Пол под ногами вибрировал, но басы не поднимались вверх, замкнутые в небольшом пространстве подземного клуба, стилизованного под гламурную пещеру.

У входа в зал, рядом с каменной лестницей стоял тот самый мужчина, отрешенно наблюдая, как в руках медленно сгорает сигарета. На нем были простые синие джинсы и черная футболка, обтягивающая весьма накачанный торс. Темные волосы падали на лицо, делая его очень опасным экземпляром. Такие обязательно гоняют на Харлеях и никогда не перезванивают на утро. Лизин типаж, а значит, я точно могла вырваться вперед, прослыв еще к тому же и редкой стервой, отбившей у нее любовь всей жизни.

Мужчина загораживает мне проход, когда я подхожу ближе. В другой ситуации это могло напугать, но сейчас мне не хватало именно такого повода. Повода остановиться рядом с ним, изобразив легкое удивление. Но он молчит, просто рассматривая меня с ног до головы. Мне не нравится этот оценочный взгляд, но я терплю, зная, что нужно лишь сыграть.

— Не пропустите? — мой голос звучит как можно чувственнее, и ему это нравится. На его губах играет легкая улыбка.

— Простите, — ответил он на удивление мягко, — подумал, что там может быть слишком опасно для такой милой девушке. Не составите мне компанию здесь, наверху?

— Не знаю, внизу остались мои подруги. — Это, конечно же, была только уловка, но Лиза действительно должна была увидеть нас вместе. Иначе партия не засчитывалась. — Я должна предупредить их. Они будут волноваться.

— Мы недолго. Только немного прогуляемся. Летние ночи такие теплые.

Его слова звучат как музыка, странная завораживающая мелодия. От нее теплеет в груди, а голова становится совсем легкой, словно все выпитые коктейли разом ударили в кровь. Мир перед глазами становится размытым как фотография со сбитым фокусом. Теперь все просто, никаких ограничений или запретов. Существует только он, и его это полностью устраивает.

Я улыбаюсь ему, пытаясь вспомнить о своих тревогах, но они становятся скользкими и быстрыми как змеи, исчезая каждый раз как мне кажется, что погоня окончена. Что-то не так и это ясно, но инстинкт самосохранения отключен, выведен из строя. Кто знал, что он значит для человека так много?

— Пойдем. — Его слово — закон, и я не могу ослушаться. Мне хочется подчиниться, это жизненно необходимо.

Его сильная рука обнимает за талию и притягивает мое тело к своему. Я смеюсь, чувствуя себя такой хрупкой, как фарфоровая кукла. Меня можно сломать, но это не пугает. Чувство опасности жжется внутри, заставляя каждую клеточку дрожать от предвкушения. Вот оно чувство свободы — нет больше той девушки, которой я была, нет предубеждений, какими нас кормят с самого рождения, голос разума больше не тревожит. Меня больше нет, только что-то легкое и неуловимое как воздух.

Мы куда-то идем, но я не слежу за дорогой, даже закрывая глаза, чтобы сильнее прочувствовать его тело напротив моего. В нем кипит сила, замкнутая в земную оболочку, она прорывается наружу жаркими всполохами. Свежий ветер бьет в лицо, развивая волосы, и заставляя открыть глаза. Мужчина стоит напротив меня, прижимая к шершавому стволу дерева. Я слышу только шелест листьев над головой, что похоже на шепот, но не могу разобрать слова. Этот миг волшебен и неповторим. Сердце в груди сходит с ума, прося запомнить каждую деталь.

Мои руки на его талии, поощряя придвинуть вплотную, потому что я так боюсь его внезапного ухода. А он не спешит, растягивая каждую секунду, словно густой мед. Его губы приближаются и мимолетно касаются уголка моего рта. Это так чувственно, что мои колени подгибаются, и я начинаю медленно соскальзывать по стволу, царапая трикотаж платья. Мужчина успевает подхватить меня, возвращая на прежнее место, но на этот раз, удерживая в жестких тисках своих рук.

Над нашими головами уже взошла луна, мелькая между ветвями деревьев своим живым серебром. Это кажется мне романтичным. Перед глазами всплывают картинки, изображавшие влюбленную пару, прогуливающуюся под звездным небом. Разве мы не похожи на них?

— Похожи, — шепчет он мне на ухо, одаривая кожу горячим дыханием. Становится жарко, ветер почему-то начинает обходить нас стороной. Я ловлю каждый его вздох, словно от этого зависит моя жизнь.

Это похоже на сон, которому мне не удается сопротивляться. Я борюсь изо всех сил, но его черты становятся расплывчатыми, ускользая от меня, а прикосновения едва ощутимыми. Влажный язык медленно скользит по моей шее, и тело бьется в сладких конвульсиях. Его ласка становится все жестче, и я чувствую его острые зубы. Боль и блаженство слишком тесно сплелись вместе, став единым целым. Сердце работает на пределе, не зная как реагировать на эти прикосновения. Оно обезумело, выбивая быстрый ритм, словно исполняя чечетку.

Я закрываю глаза и, замирая, ощущаю, что грядет нечто особенное. Все прошедшие годы были только томительным ожиданием этого момента. Он что-то говорит, но слова становятся чужими, такими грубыми и лишенными смысла. Они не нужны. Ни сейчас, ни потом. Я хочу большего — эта фраза бьется в голове, вторя сердечному ритму.

Мир останавливается как на статичном снимке. Часы перестают отсчитывать время, ветер, склонивший ветви деревьев, удерживает их в том же положении, лунные дорожки замерзают, становясь непроницаемыми. Можно разглядеть каждую деталь, каждую песчинку, даже воздух обретает свою форму.

На меня снисходит прозрение. Всего на какой-то миг, но этого оказывается достаточно. Я понимаю, что стою в каком-то парке, что прижимаюсь к незнакомцу, что рядом никого нет. Это рождает страх, такой дикий и бесчеловечный, что у меня перехватывает дыхание. Разум трубит об опасности, но слишком поздно. Времени больше нет, а значит, нет и спасения. Я понимаю, что не успею ни закричать, ни дернуться, ни оттолкнуть его. Этого хватает только на болезненное осознание и резкий скачок адреналина. Дальше была только боль.

Она оглушила меня, обездвижила, ядом пробегая по венам. Я пытаюсь закричать, но горло сдавило, выпуская наружу только жалобный всхлип. Рот наполняется солью со странным металлическим привкусом. Но мне уже нет до этого дела. Я бьюсь в страшной агонии, пока боль проносится по телу, разрушая все преграды. Она повсюду, холодная и горячая, острая и тупая, безжалостная и милосердная. Никто никогда не рассказывал, что ей удается быть такой разной, но в тоже время всепоглощающей. Боль съедает меня изнутри, снова и снова. Я больше не хочу существовать. Последняя вспышка и мой мир обретает покой, окрашиваясь в непроглядную темноту.

03.02

Кто-то тряс мое тело, вызывая только острый приступ тошноты. Я с трудом открываю глаза и в первое время ничего не вижу, боясь, что зрение покинуло меня навсегда. Но оно возвращается, постепенно очерчивая одну деталь за другой. Надо мной склонились Лиза и Инна, их лица кажутся мне комичными, обезображенным испугом — огромные глаза, взлетевшие на лоб брови, приоткрытые губы, дергающиеся в нервном тике лицевые мышцы. Я даже пытаюсь рассмеяться, но меня душит кашель.

Они помогают мне перевернуться и приподняться, облокотившись на локти. Земля так близко, что ее резкий запах щекочет мои ноздри. Взгляд падает на часы, и я понимаю, что слишком долго лежу здесь. Достаточно, чтобы замерзнуть. Холод успел проникнуть под кожу, вызывая легкую дрожь.

— Ну ты даешь, — сказала Лиза, поддерживая мои волосы, пока я откашливалась. — Что на тебя нашло? Какого черта ты пошла с этим уродом?

— С каким уродом? — В голове царил полнейший хаос, воспоминания кружились, сплетаясь в один огромный клубок, не давая ни на чем толком сосредоточиться. Черт, сколько же я выпила?

— Э, подруга, да ты в стельку, вроде и пила немного. Он тебе ничего запретного не предлагал?

Я морщусь, наконец припоминая высокого брюнета, его лицо постоянно остается в тени, словно он прятал его от меня. Это походит на кинофильм, пленка которого пострадала от времени, только рваные выцветшие кадры, без звука и лишенные всякого смысла. Почему именно сегодня спиртное решило сбить меня с ног. Каких-то три коктейля и я уже валяюсь в грязи с ужасающей болью в висках. Полная амнезия не так уж и плохо в такой ситуации.

— Как же мне плохо…

— Господи, да ты поранилась, — воскликнула Инна, касаясь моей шеи.

— Наверное, когда падала. Ты нас напугала, подруга. Мы пошли за тобой и видим, как тебя к дереву прижимает этот ублюдок. Он пытался тебя изнасиловать?

— Это было страшно. Тебя словно к электровольтным проводам подключили, ты вся так тряслась под ним.

— Не помню, — простонала я, чувствуя, как ломит каждый сустав, каждую косточку. Видимо, падение не прошло для меня бесследно. На шее осталась глубокая царапина, которая до сих пор кровоточила. На пальцах отпечатались ярко-красные пятна, выглядевшие так фальшиво, что совсем не походили на кровь. Мою кровь. — Голова раскалывается на части.

— Нечего было столько пить.

— Я не пила.

— Ну конечно, нормальный человек не пошел бы с первым встречным лизаться под деревом, — проворчала подруга, вместе с Инной помогая мне подняться.

Боль врезалась в мое тело с мощью многотонного грузовика. Я пошатнулась, полностью опершись на девчонок. В глазах потемнело, и мне с трудом удалось остаться в сознании. Это похмелье оказалось худшим из всех.

— Потащили ее в машину.

— Мне нельзя домой в таком виде. — Мысли путались, но я точно знала, что мама сотрет меня в порошок, увидев дочь, в невменяемом состоянии. — Я еще хочу жить.

— Нужно было раньше думать, прежде чем уходить из клуба. Да что на тебя нашло вдруг?

— Не знаю, полное помешательство. Помню, что поднялась наверх, а он меня ждал у входа, а дальше только какими-то урывками. Мне что-то подмешали в коктейль.

— Водки тебе туда подмешали.

Лиза устроилась рядом со мной на заднем сидении, открывая свою сумочку и пытаясь привести меня в порядок. Инна села за руль, пристегиваясь и заводя мотор. Как только машина тронулась с места, к горлу подступила тошнота, сделав мою жизнь еще отвратительнее.

— Помедленнее, — жалобно попросила я, прикрывая рот рукой, словно это могло чем-то помочь. — Не хочу испортить твою обивку.

— Даже не думаю, — пригрозила мне Инна, но все же сбросила скорость.

— Тебе просто повезло, что мы у тебя есть. — Лиза промокнула салфеткой мою рану на шее, стирая уже запекшуюся кровь. — Мы прибежали как раз вовремя. Не знаю, что бы он с тобой сделал. Мы начали кричать как сумасшедшие и он убежал.

— Причем очень быстро, — добавила девушка.

— Ой, да прекрати, ну спринтер парень. Так спешил, что даже не представился. Мы толком и его лица не разглядели. Ну и натворила ты дел. Давай попробую макияж подправить.

Я тут же подставила свое лицо, слушая Лизу в пол уха, сосредоточенная больше на том, чтобы удержать все съеденное за вечер в своем желудке. Тошнота накатывала волнами, то усиливаясь, то пропадая совсем, давая мне надежду, что миг избавления близок. Машина подскакивала на ухабах, возвращая ноющую боль в теле. Кости, словно стали хрустальными, их звон нарастал, становясь адской симфонией. Казалось, кожа вскоре начнет трескаться от усиливающейся вибрации.

— Давай отряхнем платье. — Машина остановилась возле моего подъезда, и я с большим трудом выбралась наружу, наконец вздохнув свежий воздух в свои сжавшиеся легкие.

Тошнота стала отступать, отдав главенствующие позиции головной боли. Меня до сих пор слегка покачивало, но я больше не чувствовала себя пьяной, наоборот, слишком трезвой. В висках стучали надоедливые молоточки, усиливающие свой ритм при каждом моем движении.

— Так, вроде лучше. Но ты родителям не показывайся, — посоветовала Лизаветта, одергивая мое платье. — Тебя проводить до двери?

— Сама дойду. Боже, скорее бы оказаться к кровати.

— Проспишься и полегчает. К вечеру позвони.

03.49

Я смотрю на три крошечные белые таблетки на своей руке — верное средство от похмелья. Вода кажется целебным эликсиром, медленно возвращающим жизнь моему сломанному телу. Лекарство должно подействовать примерно через полчаса.

Родители даже не проснулись, когда я, пошатываясь, ввалилась в квартиру. Что ж, тем лучше. Мне осталось только добраться до мягкой кровати и поскорее заснуть, таким образом, обманув головную боль. Не нужно быть гением, чтобы понять, что вся завтрашняя суббота уйдет на болезненное восстановление. Стоило вновь возродить табу на выпивку и вернуться во времена сухого закона. Кто знает, что подмешивают в коктейли в этих третьесортных клубах.

Подушка кажется жесткой, словно я все еще лежу на твердой земле возле клуба. Мне даже кажется, что вещи пропитались запахом сырости, но душ становится чрезмерной роскошью. Тело расслабляется и на минуту приходит облегчение, но назойливая дрожь возвращается вновь, заставляя меня застонать.

04.20

Часы на тумбочку отсчитывают минуты, а я все ворочаюсь в кровати, только усиливая свою агонию. Литровая бутылка воды в изголовье практически пуста, но жажда так и не покидает меня, высушивая горло как безжалостное солнце пустыни. Ко всему этому прибавляется еще и боль в шее. Видимо, я поранилась гораздо сильнее, чем считала, а алкоголь на время притупил ощущения. Позвонки одеревенели, не позволяя повернуть голову в сторону.

Я теряла контроль над своим телом, оно становилось чужим, зажатым, как у статуи. Все сложнее было повернуться или просто поднять руку. Все равно, тем более что движение не приносило облегчения. Мне хотелось просто заснуть, поэтому я старалась не двигаться, отвлечься на что-то за пределами этой оболочки.

04.34

Таблетки не действовали, рождая ложное желание выпить еще, да хоть целую упаковку, лишь бы забыться на время. Вместо этого я представила что боль — это огромная анаконда с ядовито-кислотной кожей, которая обвивает меня с ног до головы. Там, где она касалась тела, рождалось невыносимое жжение, когда яд медленно проникал до самой кости. Ее кольца стягивались все туже, обездвиживая меня, делая беспомощной. Раздвоенный язык щекотал висок, вызывая мучительную вибрацию.

Я знала, что могу победить ее. В моем воображении температура вокруг падала все ниже, покрывая змею тонким слоем инея. Она замерла, недовольная происходящим, а потом занервничала, ослабляя свою хватку. В моей руке был острый кинжал. Я выждала, пока не почувствовала, что тело вновь подчиняется мне. Один резкий удар, прямо в голову.

16.27

Мама будила меня, стягивая одеяло и ворочая из стороны в сторону. Я застонала, не желая выныривать из столь спасительного сна. Ее голос над самым ухом строгий и в тоже время обеспокоенный. Он нервирует меня, но проще сделать так, как она хочет, и открыть глаза, чем терпеть ее нравоучения.

— Ты во сколько вернулась? — Мама нависла надо мной грозным коршуном, вглядываясь в мои слегка заплывшие после сна глаза.

— Рано. Рано утром. Дай поспать.

— Ты что, даже не переоделась? В грязной потной одежде улеглась? Мила, ты совсем что ли?

— Мам, сегодня выходной, дай поспасть. — Голос звучит хрипло и пропито, и он явно не убедил женщину.

— Да ты напилась до беспамятства, больше никаких клубов.

Именно в тот момент это волновало меня меньше всего. Медленно, но неотвратимо боль занимала покинутые позиции — виски накалялись от постороннего шума, горло сдавливало невидимыми тисками, желудок вертелся юлой, хотя в нем не было ничего кроме воды.

— Спать. — Я отобрала свое одеяло и укрылась с головой, стараясь приглушить мамины крики.

— Уже вечер, а ты все спишь. Встань хоть поешь.

— Хорошо, позже. — Как она не понимала, что в таком состоянии существует единственное желание — просто лечь и умереть? Мне не хотелось спорить, да и сил на это не было, я могла только свернуться калачиком и выжидать, когда иссякнет поток ее обвинений.

Мама что-то говорила про безответственную дочь и распустившуюся молодежь в целом, про свои волшебные восемнадцать и суровую жизнь в Советской России. Я морщилась и вздрагивала при каждом громком слове, чувствуя как каждый звук, словно игла врезается под кожу, застревая в кости. Они усыпают меня словно дикобраза, делая чувствительной к каждому дуновению воздуха.

Наконец мама громко хлопает дверью и уходит, оставляя в относительной тишине. В соседней комнате буянит мой пятилетний брат, а в гостиной отец смотрит футбольный матч. За пределами моей комнаты кипит жизнь, и это раздражает меня еще сильнее.

16.45

Я нахожу в себе силы и тянусь к сотовому. Он сообщает о новом сообщении, пришедшем пару часов назад. Инна волнуется за мое самочувствие, а мне остается только завидовать ее здоровому непьющему организму. Эта девушка радуется каждому дню, а не занавешивает окна плотными шторами после очередного похода в клуб.

Мне хватает мужества набрать "Я ОК" и отправить, пока головная боль не захватывает мою голову целиком, обрушившись беспощадной лавиной. Я сжимаю телефон в руке, зарываясь под гору подушек и одеяло.

17.01

Боль не утихает, и я решаюсь на подвиг — подняться с кровати и выпить обезболивающее. Первая же попытка проваливается — гравитация приковывает меня к матрасу как тяжеловесное тело.

Голова пульсирует, но мне удается перекатиться на живот и медленно сползти на пол, встав на четвереньки. Это уже победа. Можно было бы рассмеяться этому зрелищу — похмелье поставило меня на колени — но веселиться совсем не хочется. Наоборот, я в одном шаге от того, чтобы зарыдать от своей беспомощности.

Опираясь на спинку стула, мне хватает сил встать на ноги, но голова кажется такой тяжелой, что тело сгибает к земле, словно плакучая ива. Шаги даются с трудом, и я чувствую себя как космонавт, делающий первые шаги по Луне. Столик находится на расстояние метра, но кажется непреодолимо далеким.

Руки дрожат, перебирая шуршащие упаковки, пока не хватаются за обезболивающее. Я глотаю сразу три таблетки, запивая водой, которую так услужливо оставила для меня мама. Обратная дорога дается легче, возможно, дело в силе самоубеждения. Мне хочется, чтобы лекарство помогло, и оно должно, тем более в такой дозе.

17.20

Я плыву, но река такая бурная, что меня болтает из стороны в сторону, периодически кидая на острые камни. Но это лучше, чем то, что было раньше. В этом есть своя магия. Сознание затуманивается, боль становится глуше, лишь кругами расходясь по воде, которые практически не достигают меня. Звуки уходят из моего мира, и я ныряю глубже.

19.06

Меня снова бросает из стороны в сторону. Я открываю глаза и вижу маму. В ее карих глазах плещется испуг, рот открывается и закрывается, но до меня не доносится ни звука. В голове стоит шум, как морской прибой во время сильного шторма. Волны вновь и вновь бьются о скалы, то усиливаясь, то отступая.

Я пытаюсь читать по губам, но выходит полная бессмыслица. В дверях стоит братишка, маленькими ручками держась за косяк, рядом с ним возвышается отец, что-то отвечая маме. Стоило бы испугаться, но я впервые за эти сутки счастлива — головная боль растворилась в морской воде, разлетевшись о камни. Пусть я совсем не чувствую своего тела, но это незначительная плата за избавление от агонии.

Мама вновь трясет меня, руки тряпичной куклой болтаются взад-вперед, голова падает на бок. Это даже смешно, но лицевые мышцы уже тоже вышли из игры. В теле невероятная легкость, словно оно сделано из воздуха.

Я падаю обратно в кровать, когда мама резко подскакивает и вылетает из комнаты. Мой рассредоточенный взгляд успевает уловить жалость на лице братишки, в следующее мгновение он стыдливо прячется в коридоре, как будто подсмотрев нечто запретное как фильм для взрослых.

Отец подходит ближе и мне удается разглядеть только его темные брюки. Горячая рука ложиться на мой лоб и только в этот момент я понимаю, как сильно замерзла. Его пальцы скользят по моей шее, нащупывая пульс, и на какое-то время замирают.

Кругом царит хаос, но у меня никак не получается разгадать его причину. Я чувствую себя бестелесной — слишком слабой, чтобы пошевелиться, слишком немой, чтобы произнести хоть слово.

Разум понимает, что нужно успокоить родителей, объяснить, что со мной все в порядке, но цель кажется недостижимой. Мы говорим на разных языках. Точнее я им больше не пользуюсь. Эта отрешенность в какой-то мере даже кажется оправданной.

Отец отходит в сторону, и мои глаза блаженно закрываются, возвращаясь в темноту, которая живет и движется. Она танцует для меня, меняя формы и обличия. Это завораживает, полностью выдергивая из реального мира.

19.29

Машина плавно скользит по дороге, слишком резко входя в повороты. Яркий свет режет глаза, обесцвечивая лицо мамы, которая держит меня за руку. Маска на лице ужасно мешает, отчего мне хочется ее убрать, но руки крепко прижаты к носилкам. Я слегка скашиваю взгляд, замечая капельницу, тонкая нить которой скрывается в моей вене. Чувство покоя пропало, оставив после себя неясную тревогу.

Звук спецсигнала давил на уши, сообщая, что сегодня я действительно влипла в большие неприятности. Осознание этого было далеким, но, тем не менее, довольно отчетливым. Меня везли в больницу, а значит, ничего из этого похода в клуб не вышло. Идея смерти ни на миг не проникла в мое сознание, словно такого варианта и не существовало вовсе. Я не могла, да и не хотела понимать всю серьезность ситуации. Мысли путались, не позволяя сосредоточиться на происходящем. Только громкий шум и плавная вибрация автомобиля.

Я чувствую укол в свою левую руку, а потом мир замедляется. В последние минуты меня не терзают ни сомнения, ни тревоги, ни страхи.

02.35, воскресенье

Белая комната угнетает. Никаких сравнений с Небесами, скорее уж с Чистилищем. Я вновь закрываю глаза, пытаясь проверить насколько все плохо. Желудок пульсирует, напоминая оживший вулкан, горло дерет, словно его прочищали ершиком для унитаза, кажется, что вместо головы у меня воздушный шарик, который медленно спускается из-за крошечной дырочки. В остальном, не на что было жаловаться.

Мама входит в палату и возвращается на свой низенький стул рядом с моей кроватью. Ее шаги медленны и неуверенны. Я все еще притворяюсь спящей, не готовая говорит о случившемся, а точнее выслушивать ее "я же тебе говорила". У нее впереди десятки лет, чтобы припоминать мне это изо дня в день.

Я довольно четко слышала ее разговор с врачом, в котором главной новостью было то, что "опасность миновала". Еще бы, после такого промывания желудка. Выжившего можно было считать героем. Увы, мне стоило внимательнее считать число выпитых таблеток. Хотя кто знал, что от обезболивающего может выйти нечто подобное? Да и с математикой я никогда не дружила.

Теплая рука касается мой ладони, и я непроизвольно вздрагиваю.

— Мила? — в этом голосе нет осуждения, только облегчение. — Как ты, милая?

— Словно по мне проехался трактор. — Мне приходится открыть глаза, чтобы встретиться с ее печальным взглядом. По припухшим векам можно было понять, что она плакала. — Когда мы поедем домой?

— Подождем до утра, а там врач будет судить по анализам.

— В понедельник на учебу. — Хотя я не очень-то и возражала против небольшого больничного.

— Рано об этом думать, — покачала головой мама. — Пусть это всего лишь отравление, но тебе придется какое-то время слушаться рекомендаций врача. Ты могла умереть, Мила, ты это понимаешь?

— От пары таблеток обезболивающего? — усмехнулась я, не веря ей ни на минуту.

— Ты выпила ни пару, а гораздо больше. Тем более после такого количества выпивки.

— Я пила вчера немного, всего пару коктейлей. Наверное, что-то подмешали или спиртное было некачественное.

— Должна ли я тебе объяснять, почему ты больше не пойдешь гулять ни по каким клубам?

— Мам, я хочу отдохнуть, давай поговорим об этом позже, когда обе остынем. Не стоит принимать столь поспешных решений. Прости, я сглупила с этими таблетками.

— Только с таблетками? Откуда у тебя царапина на шее?

Стоило придумать правдоподобную историю, но, как назло, ничего не шло в голову, а рассказать ей правду стало бы последней глупостью в моей жизни. Маме совсем не нравились истории, в которых фигурировала я и посторонний мужчина, особенно ночью на пустынной улице.

— У меня было острое ожерелье. Поцарапалась когда танцевала. — Я не могла судить, насколько это звучало правдоподобно, но не стоило говорить о моем позорном падении у дерева.

— Рана глубокая, до самой вены. — Ее глаза прищурились, пытаясь отыскать правду на моем лице. — Скажи правду.

— Мам, да прекрати ты. Что, по-твоему, могло произойти? Покушение на убийство? Не глупи. Это простая царапина.

— Врач не так уверен в этом. Ты потеряла с пол литра крови, края раны совсем побелели.

Я отмахнулась, чувствуя только раздражение. Ее забота становилась чрезмерной, собственно как и всегда. Но сейчас, лежа на кровати, мне меньше всего хотелось чувствовать себя глупым шкодливым ребенком.

— Мам, я танцевала и видимо не заметила. К тому же, она совсем не болит. Тут не о чем беспокоиться.

— Не о чем? Моя дочь возвращается домой под утро, в стельку пьяная, наглатывается таблеток, так еще и врачи обнаруживают у нее резаные раны.

— На меня никто не нападал! — практически выкрикнула я, чувствуя, как запершило горло. — Черт, дай мне воды.

— Пей маленькими глотками. Все, достаточно. — Она отняла у меня стеклянный стакан, хотя моя жажда особо не утихла, видимо слушаясь какого-то глупого предписания врача.

Женщина вернулась на свой стул, сцепив руки в замок и опуская глаза в пол, словно собираясь с силами. До меня донесся ее тяжелый вздох, что было плохим признаком — серьезного разговора избежать не удастся. Усугубляло ситуацию и то, что сбежать я теперь не могла.

— Малышка, я знаю, это тяжело, но мы должны обсудить это, — мама всхлипнула и подняла на меня взгляд, он был тяжелым как серые гранитные камни. — Ты — моя дочь, и мне не нужно объяснять, что у тебя должен был оказаться веский повод, чтобы так поступить.

— Как поступить?

— Солнышко, тебе причинили вред? Кто-то обидел тебя? Мне ты можешь сказать. Тебя… изнасиловали? Поэтому ты выпила столько таблеток?

— Боже, нет. — Теперь меня считали еще и самоубийцей. Прекрасно. — Как ты вообще могла такое подумать. Никто меня и пальцем не тронул.

Ладно, это было полуправдой. Пусть я помнила немного смутно, но именно пальцами тот парень меня точно не трогал. Собирался ли он меня изнасиловать? Кто его знает, в любом случае Лиза и Инна появились очень вовремя. Секс без обязательств под деревом с абсолютным незнакомцем не входил в мои планы на тот вечер.

— Он приставил тебе к горлу нож? — стала выдвигать свои версии мама, нервно потирая руки. — Заставил сделать то, чего ты не хотела делать? Мы обратимся в полицию, его найдут и осудят, но ты должна мне сказать, иначе я не смогу тебе помочь.

— Мама, — простонала я, закатывая глаза, — никто-ко-мне-не-прикасался. — Слова прозвучали резко и отрывисто, но мне казалось, они так и не достигли цели. — Мы были в клубе, потом уехали из клуба. Втроем. Я перебрала, прости. Больше не прикоснусь к коктейлям, состоящим непонятно из чего.

— Я доверяла тебе, и вот к чему это привело. Теперь ты будешь отчитываться передо мной о каждом проделанном шаге. И свободное время отменяется — в университет и сразу же домой. — Она очень быстро сменила милость на праведный гнев.

— Сейчас же лето…

— На работу и сразу же домой. Я отлично знаю, во сколько ты заканчиваешь. Больше никаких гулянок.

— Ты, правда, думаешь, что я недостаточно наказана и не выучила урок? Думаешь, промывание желудка веселая штука? Я прекрасно осознаю, что напугала вас, но не нужно меня за это ненавидеть.

Мама фыркнула и вышла из палаты, словно я сказала что-то оскорбительное. Это был ее способ решить любой конфликт — изобразить нестерпимую обиду и объявить бойкот. Поразительно, но все всегда ей верили, сочувствуя невинной жертве. Мне не нужно было быть экстрасенсом, что бы знать — она направилась к отцу, как последней инстанции, которая могла обязать дочку извиниться. Извиниться, что я чуть не умерла от отравления. Гениально.

09.46, понедельник

Я была рада оказаться дома, особенно после этих выбеленных комнат, запаха медикаментов и болезненных капельниц. Сгиб локтя до сих пор побаливал из-за безрукой и бессердечной медсестры, которую так и не научили находить вену. Мне пришлось пролежать там еще один долгий день, пока врачи удостоверились, что мое состояние пришло в норму. Я бы на их месте не была столь уверенна в этом, но задерживаться в этом аду мне не хотелось.

Преимущества бесплатной медицины заключались в том, что они верили каждому твоему слову, не настаивая на каком-либо лечении. Мы с врачами сошлись в одном, что это было банальное отравление некачественным алкоголем, усугубленное моим самолечением. Вариант с "кишечным гриппом" в итоге даже не рассматривался, к общим симптомам мне не хватило жара и рвоты.

Мама настаивала задержать меня подольше, но здоровый человек не может занимать кровать, которая понадобится настоящему больному, да и бесплатное лечение не должно было идти впустую. Меня спасло резкое даже в чем-то необъяснимое улучшение самочувствия. Не то чтобы я выздоровела полностью, но прошлые приступы теперь казались страшным сном. Остались лишь побочные симптомы — внезапные головокружения, учащенное сердцебиение, порой озноб. Все это можно было обнаружить у любого подростка, тратящего полжизни на учебу.

Я осмотрела свою комнату и поморщилась — никто даже не соизволил прибраться в ней. Смятая постель, разбросанные вещи, закрытое окно, из-за чего воздух казался спертым и тяжелым. Рядом с кроватью даже валялся плюшевый заяц — любимая игрушка брата, а значило, все эти дни он просиживал именно здесь.

12.02

Комната приобрела прежний вид, также далекий от порядка, но все же родной и уютный. Я развалилась на кровати, чувствуя легкую усталость, теперь она стала моим вечным спутником из-за бесчеловечной диеты, назначенной врачами. Мне не особо хотелось есть, но именно еда приносила в тело энергию, которой теперь так не хватало.

Мама нарушила свой обет молчания, пусть и неохотно. Мое извинение почему-то не тронула ее сердце, наверное потому, что я процедила его сквозь зубу, разозленная тем, что отец встал на ее сторону. Теперь мы жили в состояние холодной войны.

12.36

Лиза позвонила узнать о моем самочувствии, теперь она была нежеланным гостем, после того, как со слов матери "бросила подругу на произвол судьбы". Переспорить это не удавалось даже мне, знавшей, как все происходило на самом деле.

Я пообещала ей появиться завтра в магазине — мы подрабатывали консультантами в небольшом бутике, скорее болтая, чем зарабатывая прибыль. Мой больничный распространялся еще на два дня, но мне не было желания застрять дома под контролем чуткой мамочки. Работа служила единственным пропуском на свободу. Кто бы мог такое предугадать.

13.15

Я смотрю на тарелку с бульоном, в котором одиноко плавает половинка вареного яйца. Мама особо не баловала меня. Все жирное, печеное и сладкое отныне стало запретным всего лишь одним указом врача. Эти два дня в моем желудке практически ничего не было, видимо так собиралось продолжаться и последующие две недели.

Зачерпнув желтоватую жижу, я поднесла ложку к губам и понюхала — пахло вареной курицей, которой в тарелке не наблюдалось вовсе. Желудок болезненно сжался, но не от голода, а скорее от отвращения. Эта еда меня совершенно не привлекала.

Я силой влила в себя первую ложку, почувствовав, как возвращается тошнота. Суп показался каким-то безвкусным, словно сваренный из картонных коробок. Жирная вода цвета растительного масла с запахом несвежей курицы. Я отодвинула тарелку от себя, чуть не расплескав суп по столу. Лучше оставаться голодной.

14.07

Экран компьютера мерцает перед глазами слишком ярко, отчего мне приходится щуриться, чтобы рассмотреть мелкие буквы веб-страницы. Появляется странное желание нацепить солнцезащитные очки, но я только посмеиваюсь над собою, потирая виски, которые начинают пульсировать от такого напряжения. Это напоминает то сломленное состояние, когда организм только начинает заболевать, а температура медленно поднимается, рождая в голове легкий шум. Я потрогала свой лоб, но не ощутила никакого жара, кожа оставалась прохладной, даже в душной комнате.

В какой-то момент напряжение стало невыносимым и мне пришлось отключить компьютер. Возможно, мое тело было еще не совсем здорово, и я переоценила свои возможности.

В соседней комнате на полную громкость работает телевизор — мама смотрела очередное ток-шоу, даже не заботясь, что в квартире кроме нее есть еще живые люди, и это ужасно раздражало. Я улеглась на кровать, накрывшись подушкой, но все равно не сумела заглушить все звуки. Казалось, они назло просачивались в мою комнату, кружа вокруг надоедливыми мухами.

17.30

Мама будит меня уже с минуту, вытаскивая из-под тяжелой подушки. Настало время ужина, и она услужливо принесла мне очередную порцию супа.

— Ты должна съесть все, отказы не принимаются. — Это напоминает детство, когда меня усаживали на крошечный стульчик и пичкали манной кашей, которая непременно норовила выбрать обратно.

— Хорошо, но не нужно стоять над душой.

Мама фыркает, но уходит, оставляя меня одну. Теперь ее развлекает какой-то сериал, но громкость стоит на все той же максимальной отметке.

Я помешала бульон, но так и не обнаружила в себе большого желания попробовать его. Этот специфический запах казался только сильнее, став невыносимым, совершенно не пробуждая аппетита.

Открыв окно, я убедилась, что внизу никого нет, а потом резко опрокинула тарелку, наблюдая, как суп задевает зеленые листья, но падает в заросли кустарника, расположенные у самого дома. С ужином покончено.

19.00

Когда домой возвращается отец, квартира начинает напоминать оживший улей. Я слышу, как ругаются родители, пытаясь решить какой включить канал, как ноет братишка, шепеляво требуя почитать ему. Моя же комната погружена в темноту, которая кажется спасением в этом бедламе.

Свет действует на нервы, но я стараюсь не обращать внимания на эту странность. Никто не чувствовал себя хорошо, провалявшись на сырой земле ночью черт знает сколько времени. К отравлению определенно собиралась присоединиться еще и простуда.

Тело вибрировало от посторонних звуков, но я радовалось, что от них меня отделяла деревянная дверь. Глаза слезились даже от слабого искусственного свечения, поэтому мне пришлось задернуть штору, потому что кто-то включил яркий уличный фонарь, заглядывающий прямо в мою комнату.

Полумрак спасал, но я с нетерпением ждала следующего дня, уверенная, что новое утро придаст мне сил, а недомогание останется смутным воспоминанием. Для профилактики стоило принять антибиотиков, но слишком высока была вероятность вернуться в больницу, поэтому я собиралась полагаться только на себя.

Отец заходил проведать меня, но было заметно, он не знал что сказать. Ему всегда не хватало нужных слов. Скорее уж его волновали наши разногласия с мамой, чем самочувствие дочки.

Папа попытался включить свет, но я накричала на него, требуя полного уединения. Даже брат теперь боялся заглядывать ко мне, не вернувшись за своей плюшевой игрушкой. Не думаю, что семью особо удивляло мое поведение, переходный возраст все еще давал о себе знать, хотя я медленно и упорно перевалила за второй десяток.

00.08, вторник

Я не могла уснуть. Каждый раз, когда мне казалось, что сон уже близок, внутри моего сознания разрасталась огромная черная дыра, затягивающая все глубже, погребая под пластами страха и чужих воспоминаний. С ужасом я выныривала наружу, часто дыша и озираясь по комнате. Кто-то был здесь, рядом со мной, совсем близко. Чужое присутствие давило на меня. Каждый шорох выводил из равновесия, превращаясь в шаги под действием моего разыгравшегося воображения. Я ворочалась, чувствуя то холод, сковывающий тело, то жар, растапливающий этот лед.

01.34

Комната перестает существовать, превращаясь в темный дикий лес. Я слышу шелест листвы и крик совы, я чувствую порывы ветра на обнаженной коже, я вижу, как вокруг движутся тени. Это мой дом. Родной и знакомый.

В дикой ночи есть своя магия и мне нравится быть частью этого мира. Я чувствую себя свободной, всесильной. Бег не может усмирить мою сущность, только распаляя внутреннего зверя. Мне хочется рычать, чувствуя под ногами землю. Где-то вдалеке мерцают разноцветные огни города, притягивая меня и в тоже время раздражая. Там есть жизнь, и я недовольна этим.

Зубы ноют и мне срочно нужно найти им применение. Горло горит жадным огнем, превращая меня в зверя, одержимого охотой. Это больно, но я знаю, что мое состояние не продлиться долго. За жаждой всегда приходит облегчение, эйфория. Это только подзадоривает меня.

Я голодна… я очень голодна…

03.15

Кожа горит, словно ее облили кислотой, жжение заставляет мышцы напрягаться, скручивать до боли как после многокилометровой пробежки. Мне кажется, что я действительно бежала. Дыхание сбилось, бок покалывает, на лбу выступили капельки пота.

Дом спит. Эта тишина одурманивает, делая меня по-настоящему счастливой. Теперь я знаю, в чем прелесть ночи — в покое. День принадлежит всем, а ночь — только тебе одной.

Глаза быстро привыкают к полумраку, и я проскальзываю в ванную. Вспыхнувший свет больно резанул по глазам и мне приходится опустить на лицо длинные волосы, закрываясь от прямых лучей. Они физически ощутимы на моей голой коже, как слегка теплый металлический утюг.

В кране журчит вода, стекая в раковину кристально-чистой струей. Я подставляю ладони, чувствуя освежающую прохладу, пускающую приятную дрожь по телу. Капли касаются моего лица, убирая последние обрывки кошмара. Остаются лишь странные ощущения о ночном ожившем лесе и безграничной свободе.

Мое дыхание до сих пор тяжелое и рваное, а мышцы напряженно подрагивают. В таком состоянии невозможно заснуть. На пару мгновений я поднимаю взгляд на зеркало и первое время ничего не вижу, кроме размытого пятна, которое должно было быть мною. Сердце замирает, а потом возвращается к прежнему ритму, когда начинают проступать отдельные черты. Мое лицо в отражении осунувшееся и слишком бледное, учитывая, что все свободное время я провожу на пляже. Под глазами уже наметились темно-синие круги, которые завтра придется очень долго замазывать тональным кремом.

Я не узнаю себя, и от этого становится не по себе, как встретиться глазами с незнакомцем, так похожим на тебя, но все же совершенно чужим. Звук воды возвращает меня к реальности и заставляет оторваться от зеркала. Он же напоминает мне о жажде. Я наклоняюсь и делаю несколько больших глотков. На языке появляется привкус хлорки и какого-то металла, но мне слишком сильно хочется пить.

Вода спускается по горлу, но не приносит облегчения, словно ее и вовсе нет. Мираж, иллюзия, как в страшном сне, когда ты пытаешься утолить жажду, но она только становится сильнее. Ничего не выходит. Я набираю ее в ладоши и подношу к губам — она прохладная и влажная, но, попадая в рот, становится бесполезной, тут же испаряясь. Какое-то проклятье. Я чуть ли не плачу, опускаясь на колени. Прохладный кафель приводит меня в чувство. Это может быть только продолжением сна. Двумя пальцами я сжимаю кожу на тыльной стороне ладони и все-таки чувствую боль, но иллюзия не падает.

На подгибающихся ногах мне удается добраться до кухни. Лунный свет, бьющий в окно, становится достаточным источником света, гораздо приятнее флуоресцентного. Кувшин на столе быстро пустеет — вода стекает по моему подбородку, груди, намочив ночную рубашку, но, касаясь языка, испаряется, и в горло попадает лишь бесполезный воздух.

Я рычу от бессилия, открываю холодильник и пробую газировку. Она колется своими мелкими пузырьками, но пользы от нее ничуть не больше. Жажда изводит меня, иссушая изнутри. Апельсиновый сок, даже отцовское пиво — все идет в ход, но не приносит результатов. Я падаю на пол, сжимаясь в комок, дрожа и постанывая. От этого нет спасения. Целый мир сжимается до одной единственной потребности — пить. Я слегка прикусываю свои пальцы, чтобы не закричать и не разбудить родителей, но не рассчитываю силы — языка касаются терпкие капли крови. Как ни странно, но это приносит мимолетное успокоение, достаточное для того, чтобы добрать обратно до кровати. Я так и засыпаю, зажав указательный палец зубами.

09.00

Меня поднимает будильник. Его нервная трель проникает в сознание, вынуждая подскочить на месте. Я никогда не любила эту веселую мелодию о том, как прекрасно утро. Оно никогда не являлось таковым, и ничто не может этого изменить.

Тело немного ломит, но это лишь малая часть того, что мне пришлось пережить ранее. Я поднимаюсь с кровати, чувствуя лишь легкое головокружение — никаких симптомов близкой простуды. И даже недостаток сна никак не сказывается на моем самочувствии.

Я ощущаю в себе новые силы, совершенно иные, чем были прежде. Кажется, они не знают предела, который, возможно, вообще не существует. Эта мысль позволяет мне улыбнуться.

09.20

— Ты это сделала?- Мама смотрит осуждающе, выглядит даже комично в этом заляпанном ярко-желтом фартуке и с разноцветными бигуди в волосах.

— О чем ты? — спрашиваю я, усаживаясь за стол, снова видя перед собой осточертевший бульон.

— Ты знаешь. Ты разлила всю воду и раскидала бутылки? Я целое утро убиралась.

Это все напоминало лишь сон, но мусорное ведро, полное упаковок сока, газировки и пава, говорило обратное. Я действительно вставала ночью и пыталась разгромить кухню.

— Прости, мучила жажда. Не знаю, что на меня нашло, правда, не знаю. Словно приступ какой-то.

— Могла бы прибраться хотя бы, — покачала головой мама, изображая недовольство, но в ее глазах мне удалось уловить тревогу. — Ты меня напугала. Я думала, нас ограбили или еще чего похуже. Ты в порядке?

— Вроде да. — Это было чистой правдой, к тому же я сама не была точно уверенна в своем состоянии. — Лучше, чем в предыдущие дни. Думаю, все вошло в норму. Мне действительно лучше.

— Может, останешься дома, и мы еще раз сходим к врачу?

— Нет, все в порядке. — Мне не хотелось возвращаться в белую гробницу с ужасным питанием и болезненными уколами. — Да не волнуйся ты так. Я хорошо себя чувствую. Зайду на пару часов на работу, мне нужно проветриться.

— Твой домашний арест все еще в силе, — нахмурилась она, скрестив руки на груди. — Никаких незапланированных прогулок, и лучше на работе не задерживайся. Все же, я проконсультируюсь с врачом.

Когда мама вышла, я вылила суп в раковину, даже после этого ощущая его прогорклый запах. На столе стояла небольшая вазочка с печеньем, но, даже взяв одну из них и повертев в руках, у меня не появилось желания съесть ее. Будем считать это началом эффективной летней диеты.

09.35

— Померяй температуру. — Мама поймала меня уже на выходе.

Я сморщилась, но все же послушала ее, одной рукой придерживая градусник, а другой — расчесывая волосы. Менее чем через минуту приборчик запищал. Мама переняла его из моих рук и тяжело вздохнула.

— Тридцать пять и семь. Прекрасно. Ты даже температуру померить нормально не можешь. Если почувствуешь себя плохо — сразу же домой. Без разговоров.

Я кивнула, хватая сумку и пулей вылетая из дома.

10.01

Лиза открыла магазин, перевернув табличку у входа. Парочка покупателей тут же вошла внутрь, заинтересованно рассматривая яркие витрины с различной бижутерией и другими аксессуарами.

— Выглядишь неважно, — заявила она, усаживаясь за прилавок. — Не выспалась?

— Ты как всегда тактична. Могла бы и промолчать. Я пятнадцать минуту цвет лица выравнивала.

— Серьезно же тебя скрутило, где, черт возьми, твой загар? Ты же мулаткой была.

— Тебе бы сделали столько капельниц, я бы тогда на тебя посмотрела. Больше в этот клуб не ногой, не знаю, что и с чем они там мешают, но мне чуть не пришел конец.

— Как скажешь, — усмехнулась подруга, провожая взглядом девушку, которая так ничего и не присмотрела, — Я слышала, открылся небольшой клуб в центре, вместо ресторана "Русь". Отзывы неплохие.

— Я под домашним арестом, прямо как в американских фильмах.

— Твоя мама отойдет через пару дней, ты уж мне поверь. Ты уже достаточно взрослая, чтобы решать самой, куда и когда идти. А если что поживешь у меня.

Я согласно кивнула, хоть и считала побег из дома глупой затеей. Все было не настолько плохо, к тому же именно меня стоило винить сегодня за разгром кухни.

— Черт, надень шарфик, вот тот, шелковый, твоя шея выглядит ужасно.

— Да прекрати ты меня пугать, там всего лишь небольшая царапина. — Я все же схватила маленькое зеркало, но оно оказалось мутным, показывая только общий силуэт. Но даже так можно было разглядеть, что царапина покраснела, и как какая-то кожная болезнь, расползалась все дальше по шее. — Черт, гадость какая.

Я схватила нежно-голубой шарфик и прежде чем повязать его, аккуратно потрогала рану — она не болела, но ее края сильно уплотнились, вздувшись как воздушные шарики. Врачи осматривали меня и не заметили ничего подозрительного, а значит, все было в пределах нормы. Я на это надеялась.

10.50

Три человека бездумно бродили между стеллажами, каждый раз отказываясь от нашей помощи, но не то чтобы мы очень упорствовали. В этом и заключалась прелесть подобной работы — люди платили неплохие деньги за совершенно непыльную работенку.

Пока нас спасали разговоры и возможность примерить все на себя.

11.24

Лиза оформила первую покупку, улыбаясь, как фальшивая кукла барби, но именно таково было требование администраторов. Помимо этого мы должны был носить ярко-розовый пиджак, но он выглядел настолько убого, сшитый из дешевой ткани, что вечно покоился на спинке кресла. Так мы успевали накинуть его в случае приближения "боссов".

— У тебя глаза покраснели, — не унимается подруга, разглядывая меня чуть ли не под лупой.

— Прекрати, я знаю, больничный мне не на пользу… ай-й… — Солнце взошло достаточно высоко, чтобы пустить свой луч прямо в окно, пройдясь по гладкому столу и коснуться моего запястья. Я дернулась, почувствовав, словно меня ошпарили кипятком.

— Что с тобой?

— Показалось, что кто-то укусил, — соврала я, потирая ноющее запястье — на нем не осталось никаких следов. Ярко-белый луч медленно продвигался к моей руке, и мне пришлось пересесть вглубь магазина, словно он действительно мог прожечь кожу насквозь. — Ерунда.

12.15

— Будешь? — спросила Лиза, указывая на пачку сублимированной лапши, пару минут назад залитую кипятком. — Я и на тебя купила.

Я принюхалась, тут же чихнув. Порошок перца и запах каких-то ароматизаторов, имитировавших курицу, засели в носу, словно мелкие паразиты. Подруга открыла крышку, помешивая свой обед, отчего ядовитый пар скользнул вверх под потолок и расползся по магазину, прилипнув к товарам. Все вокруг пропиталось запахом дешевой лапши. Я с неподдельным ужасом наблюдала, как девушка накручивает на пластмассовую вилку светло-желтые нитки, извивающиеся как бесконечно длинные черви.

— Гадость, — все, что удалось вымолвить мне, когда она причмокнула, втягивая особенно длинную макаронину. Это выглядело даже хуже, чем мамин куриный бульон.

— Привереда. Там есть сэндвич с тунцом, если хочешь.

Неохотно, я поднялась, направляясь в комнату для сотрудников. На столе сиротливо лежала упаковка с бутербродами, а рядом возвышался все еще горячий чайник. Кофе, как ни странно, никто так и не купил, и мне пришлось довольствоваться чаем. От маленького пакетика в кипятке расходились красно-коричневые круги, в воздухе витал запах лимона, который на этот раз не казался таким уж ароматным как раньше, более того, он больше вообще не напоминал цитрус, отдавая чем-то едким и назойливым.

Сэндвич в руках оказался мягким, проседая под пальцами. Белый хлеб, лист салата, яйцо, рыба, но абсолютно никакого запаха, словно передо мной лежит муляж. Я поднесла бутерброд к губам и откусила кусочек, чувствуя на языке пористое тесто. Больше ничего. Никакого вкуса. Пресный кусок застрял поперек горла, отчего мне пришлось запивать его горячим чаем, чувствуя, как жидкость проталкивает еду по пищеводу.

Врачи перестарались, своим промыванием они отбили у меня не только вкус к жизни, но и сам вкус. Надолго все это? Я отложила бутерброд, пытаясь избавиться от привкуса старых залежалых бумаг. Даже еще один глоток чая не помог убрать с языка это мерзкое ощущение, практически въевшееся в него.

Желудок скрутило, словно этот маленький кусочек сэндвича упал в него с высоты многоэтажки. Боль запульсировала, поднимаясь вверх по пищеводу. Я осушила кружку с чаем, но это только спровоцировало тошноту, засевшую в горле горячим липким комком.

Я согнулась пополам, чувствуя, как пылает каждый нерв, как мышцы сжимаются все туже, превращая меня в ноющую агонизирующую плоть. На корточках мне удается доползти до уборной, когда мой желудок выворачивает наизнанку. Теперь он точно пуст.

13.01

— Ты в порядке? — Лиза смотрит с беспокойством, не глядя, рассчитываясь с очередным покупателем. — Тебя долго не было?

— Нормально, — улыбаюсь я, но лицевые мышцы деревенеют, и мне приходится отвернуться.

За время моего отсутствия магазин превратился в пылающий ад: солнце пробилось сквозь огромные окна, сверкая на зеркальных витринах, растекаясь по кафельному полу. Свет был повсюду, резкий, раздражающий. Мне не хотелось ощутить его на своей коже. От него сердце забилось чаще, словно в страхе погони. Наверное, я сходила с ума, но ничего не хотела с этим делать.

Магазин в час пик ничем не отличался от забитого под завязку вагона метро — люди, толкаясь, прилили к стендам, примеряя на себя разноцветные безделушки, переговаривались, создавая тяжелое облако шума, эхом отражающееся от стен.

Я потерла виски, пытаясь заглушить, начинающую разрастаться в моем мозгу словно опухоль, мигрень. В груди жарким огнем распалялась ненависть. К солнечному свету, к людям, к шуму, к себе самой. Каждая моя клеточка наполнилась до отказа этим всепоглощающим чувством. Я глубоко вздохнула, пытаясь успокоиться, но приток кислорода только разозлил пламя. Наверное, это отразилось на моем лице.

— Ты точно в порядке? — Лиза подошла ближе, протягивая ко мне руку. Я протестующе дернулась, словно ее прикосновение могло причинить боль.

— Видимо опять температура поднимается.

— Тебе стоило еще денек полежать. Знаешь, иди домой, я сама справлюсь, а то на тебя покупатели уже косятся, у тебя такое лицо, словно ты нас всех съешь сейчас.

— У меня уже два предупреждение от Крысы, — не вовремя вспомнилось мне. Таким нелицеприятным прозвищем мы называли нашего администратора, которая, почувствовав власть, совсем слетела с катушек.

— Я тебя прикрою.

— Так она тебе и поверит. — Девушка была старше нас всего на пару лет, но чувствовала себя настоящим боссом. Мне уже доставалось и за опоздания и за сон в неположенное время и даже за безделье. — Мне нужно хотя бы отметиться перед ней.

— Как знаешь, — пожала плечами подруга. — Тогда иди, полежи пока, я, если что, позвоню тебе.

14.15

— И это называется работать? — Я только-только начала засыпать, отрешившись от невыносимого шума, когда в мое сознание вторгся посторонний визгливый голос. — Да ты вообще обнаглела.

Надо мной стояла Крыса, уперев руки в бока и высокомерно поджав красные губы. Светлый брючный костюм сидел на ней так, словно ей с трудом удалось втиснуть себя в него, а теперь еще приходилось не дышать, чтобы ткань не разошлась по швам.

— Что? Нечего сказать? — Она схватила меня за запястье и сдернула с дивана. Я зашипела от боли, выдергиваю руку. Кожа пылала как после солнечного ожога, отчего даже мимолетное прикосновение резало как ножом.

— Хватит кричать. — Моя голова и так звенела, а ее голос просто разрывал ее на части. — Хуже пожарной сирены.

— Так вот как ты заговорила? Совсем страх потеряла? — Девушка заверещала еще сильнее, изображая приступ гнева. — За что тебе платят?

— Я просто плохо себя чувствую.

— Да мне плевать, как ты себя чувствуешь, хоть подыхай. Подняла свою задницу, и работать.

Я молчала, пытаясь сдержать невыносимое желание схватить ее за волосы и ударить мерзким искаженным лицом об стену. Мои руки сжались в кулаки, но Крыса видимо не замечала моего нервного состояния. Она скрестила руки на груди и снисходительно взглянула на меня, брезгливо сморщившись.

— Где твой пиджак? В нашем магазине существует дресс код для сотрудников. Быстро же натянула его.

— Здесь слишком жарко, — отрывисто ответила я, поднимая на нее полный злобы взгляд.

— Думаешь, меня это волнует? Вы просто жалкие тараканы, которые просиживают здесь свои задницы, делая вид, что работаете. Да ты всю жизнь будешь консультантом бегать и перед такими как я ниц падать.

— Лучше замолчи, — в моем голосе сквозила неподдельная угроза. Я находилась на грани — перед глазами плыла алая пелена, в ушах стоял металлический звон, а каждый мускул в теле буквально одеревенел, пульсируя в ожидании.

— Это ты мне еще указывать будешь, шавка? Да я тебя уволю!

Больше сказать она ничего не успела. Я накинулась на нее с диким ревом, хватая за волосы и толкая в стену. Мне понравился звук, с которым ее голова врезалась в каменную кладку. Крыса открыла рот и закричала так, что мои уши заложило. Свободной рукой я прикрыв ей рот, чувствуя ладонью горячее дыхание. Девушка сопротивлялась, пытаясь вырваться, и мне пришлось схватить ее за горло, сильно сжав, пока она не захрипела, закатив густо подведенные глаза.

— Еще раз так меня назовешь, и я вырву тебе глотку. Поняла?

Крыса попыталась кивнуть, хватая ртом воздух и царапая мою руку, все еще сдавливающую ее шею. Мне нравилась эта власть, сила, превратившая девушку в жалкий кусок мяса. Я могла усилить хватку, и она ничего не смогла бы сделать. Я могла бы убить ее.

— Теперь поняла кто здесь главный? — Снова кивок.

Помедлив, я отпустила ее, отступая назад. Крыса повалилась на пол, упав на колени. Ее дыхание было частым и хриплым, а тело сотрясала дрожь. Медленно, она все же поднялась, хватаясь за горло.

— Ты маленькая сучка, да я тебя по судам затаскаю. — Ей удался только жалкий сдавленный хрип. — Тебе посадят!

Злость вернулась, медленно перетекая в гнев, который мгновенно завладел мной, вытесняя все ненужное — все человеческое. Я подбежала к ней и ударила наотмашь, почувствовав, как ее голова отшатнулась назад, вновь ударившись о стену. На белой побелке отпечатался красный смазанный след. Это вызвало у меня смех, необъяснимый, нечеловеческий хохот.

Девушка захныкала, ползая у моих ног. В воздухе повис сладковатый запах крови, который дразнил меня, распаляя только сильнее. Я не узнавала себя в этом существе, кружащимся над жертвой, играющим с ней, но что-то не давало мне остановиться. Механизм был запущен, а зверь почувствовал первую кровь.

Крыса дернулась, пытаясь отползти, но я схватила ее за длинные волосы, со всего размаха ударив об пол. Мне показалось, что было слышно, как хрустнул ее нос, аромат в воздухе стал еще более сладким. Это делало меня голодной и безумной.

— Твою мать, Мила, из ума выжила? — Лиза схватила меня за талию, оттаскивая от истекающей кровью жертвы. Я начала брыкаться, по-звериному рыча, словно она отбирала у меня любимую игрушку. — Да успокойся ты! Хватит. Ольга, иди в ванную.

Только когда девушка, рыдая, скрылась за дверью, я успокоилась. Наваждение проходило, оставляя после себя неприятный осадок. Сердце все еще билось как безумное, но на меня уже холодной волной опускалось осознание. Я только что избила босса!

— Что на тебя нашло? — закричала подруга, всматриваясь в мои обезумевшие глаза. — Если бы я не пришла, ты бы ее убила. Знаешь насколько все серьезно? Она тебя по судам затаскает.

Мне нечего было на это ответить, все оказалось таким, как и выглядело — я обезумела и избила девушку. На светлом ковре чернела все еще свежая лужа крови, дублируясь на стене красноватой россыпью.

— Просто иди домой. Я вызову скорую. Молись, чтобы с ней не было ничего серьезного. Запрись в комнате и больше не кидайся на людей. Поняла? Посмотри на меня. Точно поняла? Сама домой доберешься?

Я кивнула, сама толком ничего не соображая. Мне нужно было уйти отсюда как можно скорее, потому что безумие не ушло далеко, скрывшись только на время. Его одурманивающая дрожь до сих пор ощущалась в моей крови. Кровь. Ее запах пропитал эту комнату, мою одежду, волосы. Рот наполнился слюной, а десна заныли от предвкушения. Это было так неправильно. Дико. Теперь оно стало частью меня.

15.00

Я забилась в какой-то подворотне, прячась от солнечного света. Он давил на меня раскаленной плитой, не позволяя сделать и шага. Тень принесла временное успокоение, словно холодное мороженое на обгорелой коже. Я смогла наконец отдышаться. Что со мной происходило? Всему существовало логическое объяснение. Мне нужно было только найти его.

Присев на корточки, и подтянув колени к своему подбородку, я едва сдерживала слезу. Дело было даже не в боли, а в жалости к самой себе — сломленной, беззащитной, потерянной. Шум, свет, движение — все накатывало на меня словно лавиной, сметавшей все на своем пути. Мысли путались, теряясь в городской суматохе. Мне нужно было добрать до дома, мама всегда знала что делать.

15.25

Я натянула пиджак на голову, пряча лицо от света. Впервые в жизни мне пришлось жестоко пожалеть, что сегодня на мне короткая юбка, а не плотные джинсы. Граница между светом и тенью была такой резкой и четкой, словно нарисованная краской. Я должна была добраться до дома прямо сейчас, а не дожидаться когда стемнеет. Мне казалось, что за это время шум просто уничтожит меня, доведя до полного помешательства. Здесь не было укрытия.

Один глубокий вздох, и я шагнула под палящее солнце.

16.03

Мне не удавалось отдышаться, легкие, словно наполнились раскаленной лавой, бурлящей при каждом вздохе. Я присела на лестницу, упиваясь прохладой, царящей в подъезде. Каменные ступени ощущались как глыбы арктического льда против моей обожженной кожи. Тело била дрожь, а из груди вырывались всхлипы. Дорога домой походила на марафон посреди адского пекла, даже двигаясь короткими перебежками от одной тени к другой, я чувствовала, как солнце обжигает кожу ног. Теперь она покрылась красноватыми пятнами как при аллергии. Черт, он нее хотя бы не шел дым. Неужели такое вообще возможно?

Поднявшись, я медленно направилась вверх по ступеням, держась за шероховатую стену. Ноги дрожали от пережитого напряжения, и мне стоило больших сил добраться до пятого этажа.

Ключи пару раз падали из рук, звеня о грязный пол лестничной площадки. Я с трудом попала в замочную скважину, наконец открыв дверь, одним плавным поворотом.

16.10

Я слышала маму в гостиной, которая пыталась перекричать телевизор, разговаривая по телефону. Ни отца, ни брата еще не было. Дверь захлопнулась за мной с громким лязгом, отделив меня от яркого шумного мира. Мне хотелось спрятаться еще дальше, в своей комнате, под горами одеял и подушек. Но проблема состояла в том, что во всех комнатах было слишком много солнечного света.

Скинув босоножки, я метнулась в свою комнату, прикрывая лицо руками и на ощупь задергивая шторы. Они оказались слишком тонкими, но все же сдерживали прямые лучи, делая мое пребывание здесь вполне сносным, хотя я все же не решалась снять солнцезащитные очки.

— Ты чего так рано? — Я резко обернулась, увидев в дверном проеме маму, она наспех задергивала яркий халат с цветочным рисунком. — Боже, да что с тобой случилось?

— Амм… температура поднялась, и… в общем меня отпустили.

— Детка, да ты вся красная, у тебя, наверное, жар. Лучше ложись в постель, я поищу что-нибудь сбить температуру.

16.30

— Может у тебя аллергия на что-то? — спросила мама, осматривая мои красные пятна на коже, которые все же выглядели лучше, став бледно-розовыми.

— Не знаю, они только сегодня появились. — Я так и не решилась рассказать ей о том, что же произошло на самом деле, умолчав и про драку в магазине.

— Ничего, я переговорю с врачами. Зачем ты задернула шторы? Тебе нужен свежий воздух.

— Нет, не открывай, свет очень режет глаза, у меня начинается мигрень.

— Ладно. Выпей. — Я даже не стала спрашивать что это, готовая на все, чтобы прекратить этот кошмар. — А теперь отдыхай. Позови если что.

16.40

Я ворочалась на кровати, чувствуя, как простынь царапает кожу, словно наждачная бумага. Таблетки кажется начали действовать и в голове больше не пульсировало, а ожоги превратились лишь в легкую ноющую боль.

Мне хотелось заснуть, но организм забыл, что это такое. Я чувствовала в себе силу, только она была спрятана где-то внутри, ожидая своего часа. Это напоминало историю с Ящиком Пандоры, который никогда не стоило открывать. Там росло нечто страшное, чужое и с каждой секундой оно брало надо мной все большую власть.

Я чувствовала этого маленького злобного зверька, он ворочался, кусался, скулил, скребся, пытаясь вырваться наружу. Более того, он знал, что происходит на самом деле, всего лишь выжидая. Как бы страшно не было это признать, но мне даже в чем-то нравилась его непокорность, пусть это и причиняло боль.

17.02

— Не спишь? Врач сказал, что все эти симптомы вполне в пределах нормы. Ничего страшного. Тебе просто нужно отлежаться. Ну, вот зачем ты пошла на работу, теперь заработала осложнения.

В ответ я что-то неразборчиво пролепетала, еще больше укутываясь в одеяло. Наступила полная апатия. Мне не нужен был никто — только тишина и покой. Все волнения и тревоги отступили, став совершенно незначительными, я даже не была уверенна, что все, произошедшее со мной сегодня, правда. Разве солнце прожигало мою кожу? Нет, моя больная фантазия родила это видение. Разве это я избила администратора магазина? Быть может, но это служило всего лишь самозащитой, и меня не одурманивал запах ее крови.

— Звонила Лиза, узнавала как ты. Я сказала, что у тебя температура. Она показалась мне… встревоженной. Вы поссорились?

— Нет.

— Это случилось тогда в клубе?

— Нет.

— Милая, поговори со мной. Ты что-то скрываешь от меня?

— Нет. — Мне даже показалось, что я отыскала ответ на все возникающие на свете вопросы — так коротко, но в тоже время категорично.

— Ты принимала наркотики?

— Разве врачи не делали анализ крови? — Все споры можно было решить так просто, стоило лишь на секунду остановиться и посмотреть на происходящее со стороны. Совершенно бессмысленный бесполезный разговор, изначально обреченный на провал.

Что я могла сказать ей? Правду? Вот только мне самой мало что было известно. Лишь какие-то обрывки, которые могли казаться чем угодно. Я сама не верила в происходящее, как же мама сумела бы сделать это? Солнце, обжигающее кожу. Бред.

— Я не могу помочь тебе, если ты не расскажешь мне всего.

— Я в порядке. — Банальная ложь, но мама все равно не смогла бы мне помочь, никто не мог. Я сама хотела узнать, что же происходит, и даже больше, чем кто-либо другой.

17.30

Я осознаю, что лгать себе гораздо проще, чем встретиться с правдой лицом к лицу. А сколько существует лжи, двояких фраз, уверток, что можно скрываться вечно, ну или достаточно долго, чтобы забыть, в чем суть побега.

Он шевелиться внутри, нашептывает что-то, но пока мне с трудом удается что-то разобрать. Я закрываю уши, но его голос уже проник в мое сознание, став его часть. Пусть существо и выглядит на первый взгляд пушистым котенком, мне известно, что у него есть острые когти и клыки.

Он требует полного послушания, а когда не получает желаемого, то злиться, терзая мое хрупкое тело, возвращая ненавистную боль. Я корчилась на кровати, стиснув зубы, но каждый раз сдавалась, разрешая ему говорить. Сумасшествие пугало меня, вновь возрождая попытки сопротивления.

17.42

Меня мучил голод — желудок скручивало в тугой узел, буквально выворачивая наизнанку. Неожиданно в мой удушливый кокон пробился какой-то запах. Мягкий, терпкий, манящий. Я принюхалась, наполняя свои легкие этим ароматом, но не могла разобрать источник. Никогда в жизни мне не хотелось ничего больше.

Рот наполнился слюной от предвкушения. Я почти могла чувствовать это на кончике языка, словно запах был осязаем. Он дразнил меня, заставляя желудок сжиматься еще сильнее.

Существо внутри встрепенулось, царапая когтями, предлагая пойти по следу. Я накрыла голову подушкой, стараясь уйти от навязчивого аромата, но он пропитал постельное белье. Это было невыносимо. Самое страшное — мне не удавалось сохранить себя. Контроль ускользал, переходя к моему личному демону, маленькому пушистому зверьку.

Я открыла глаза. В воздухе повисла тонкая светло-розовая полупрозрачная лента, колышущаяся как от легкого ветра. Это был тот самый запах, он словно специально кружился над моею головой, то подходя ближе, то отступая. След просачивался под закрытой дверью, уходя в коридор. Борясь с минуту, я медленно поднялась с кровати, почувствовав легкое головокружение, но оно не мешала мне. Весь мир сократился до этой полоски, сделав меня совершенно безумной.

Пропали краски, звуки, все кроме чистого голода. Я хотела есть. И это было животное желание, слишком сильное, чтобы отступить. Оно стало вопросом жизни и смерти. Как дышать или вовсе отказаться от кислорода.

Мой взгляд упал на зеркало рядом с дверью, и в душе зашевелилась неясная тревога. Что-то было совершенно неправильно. Я. Отражение казалось чужим, словно размытым колеблющейся водной гладью. На меня смотрела бледная худощавая девушка, видимо находящаяся на последней стадии неизлечимой болезни. Я испугалась ее резких скул, остекленевшего взгляда, механических движений. Нет, меня в ней не осталось. Но это не стоило моих волнений в ту самую минуту. Это было всего лишь мимолетной вспышкой, яркой, но короткой. Она ту же погасла, прогоняемая одержимым голодом.

Мои шаги были легкими, а пол пружинил под ногами, словно я шла по облакам. Коридор казался незнакомым, хотя мне и не хотелось находить что-то родное. Существовал только запах, влекущий вперед. Он становился только сильнее, заполнив мое сознание. Я тихо зашипела, когда солнце резануло по ногам, широкой полосой вырываясь из открытой нараспашку гостиной. Но сейчас эта боль значила слишком мало, существовала другая, приносящая адское мучение, выворачивающая наизнанку, разбивающая на осколки и собирающая вновь. Голод.

Витиеватая лента вела прямиком на кухню, из которой доносился звон посуды и шорох кипящего масла. Я видела только слепящий свет, полностью поглотивший маленькое помещение, порой его на пару секунд скрывал черный силуэт матери, которая быстро перемещалась от стола к плите. У самого входа стоял высокий холодильник, создающий узкую, но длинную тень. Мне пришлось остановиться, оперевшись на холодную гладкую поверхность.

— Мила, ты зачем встала? — Я слышала ее голос, но с трудом могла различить мамину фигуру из-за яркого солнца, обжигающего мою сетчатку каждый раз, когда мой взгляд пытался что-то разглядеть. — Раз уж ты здесь, принеси бинт. Он в шкафчике у телевизора.

Мне не удавалось уловить смысл в ее словах, все путала жажда. Красная дорожка здесь сплеталась в тугой клубок, пульсируя и поднимаясь к потолку. Я задыхалась, стараясь вдохнуть как можно глубже, но запах не утолял голод, только усиливая его. Он туманил разум, словно крепок спиртное — мир раскачивался, кружился, контроль покидал мое тело. Я была лишь сторонней наблюдательницей — бесполезной куклой.

— Мил, ты меня слышишь? Я палец порезала, никак не могу остановить кровотечение.

Только сейчас мне удалось распутать сложное плетение красной ленты следа — он шел от мамы. Кровь медленно стекала по ее кисти, крупными каплями падая в раковину, тут же смываемая сильным потоком воды. Это завораживало. Темные бусины, окрашивающие жидкость в светло-розовый, исчезающие бесследно.

— Мила, ты в порядке?

Нет, я не была в порядке. Я хотела ощутить эти капли на своем языке, узнать, каково это, когда они медленно скатываются по гортани, наполняя тебя силой. Я практически могла чувствовать их вкус. Всего один глоток.

— Да что с тобой? — Мама направилась в мою сторону, но мне удалось найти в себе силы, чтобы отшатнуться. Я не желал этого прикосновения.

Зверь внутри разочарованно взревел, вонзая когти в мое сердце, заставляя согнуть пополам от боли. Он знал, как заставить меня подчиняться.

— Милая? — встревоженный голос прозвучал так близко, что я заткнула уши, лишь бы не слышать эти звенящие нотки. Запах крови окружил меня, захватив в тесный кокон. Я чувствовала только его, я видела только его, я хотела только его.

Десны стали болеть, а кончики зубов начали упираться в язык, слегка прикусывая его. Это было невыносимо. Горло сдавило, не позволяя вдохнуть, словно кто-то сжимал мою шею все сильнее, пока я не начну хрипеть. Меня буквально парализовало — тело застыло в одной позе, превращаясь в не очень удачную статую.

Страх атаковал так неожиданно, что я не нашлась, что ему противопоставить. В тот момент мне казалось, что это навсегда, что это конец и дальше уже ничего не будет, что именно так выглядит смерть. Но мир не отпускал. Я слышала, как вокруг суетится мама, как телу медленно возвращается чувствительность.

— Я займусь ею, — холодный голос отца, — займись своим порезом. Вся кухня в крови.

В крови. Это подействовало на меня подобно электрическому разряду — я встрепенулась, наконец приподнимаясь с пола, совершенно не помня как упала. Отец помог мне устоять на ногах, практически силой утаскивая в другую комнату.

18.32

— Что с тобой случилось? — Мне совсем не нравился ужас в глазах отца, он смотрел на меня как на безобразного монстра, морщась и кривясь. Ему никогда не удавалось контролировать свои эмоции.

— От вида крови стало плохо, — прохрипела я, потому что горло до сих пор напоминало высушенную солнцем землю пустыни.

— Раньше у тебя такого не было.

— И что с того? — Я хотела просто закрыть эту тему, меня саму пугало произошедшее, и даже больше, чем его. То, что случилось на кухне, не укладывалось в моей голове. Все казалось дурным сном, лишенным всякого смысла.

— Может вызвать врача? — Это было так забавно, когда он пытался играть в заботливого папочку, хотя дальше родительских фраз обычно дело не заходило — все всегда делала мама.

— И что ты ему скажешь?

— Ну, тебе же плохо. — Он было протянул ко мне руку, но тут же отдернул ее, словно что-то уловив в моих глазах.

— Мама уже звонила, они считают, что это нормально. — Другой прочел бы в этой фразе мольбу о помощи, но не отец. Он только кивнул и вышел из комнаты, бросив на прощание на меня взволнованный взгляд.

Я повалилась на кровать, прикрывая глаза ладонью. Хотелось расплакаться, но мне не удавалось выдавить из себя и слезинки, и это лишь добавляло головную боль. Наверное, вернулась температура. Жар. Лихорадка. Я бредила. Как еще можно было объяснить мой внезапный голод? Мне только мерещился тот кровавый след в воздухе. Но я до сих пор чувствовала сладкий аромат, и как пульсируют в предвкушение десна.

В гостиной мама и отец о чем-то спорили, но мне не хотелось даже вникать в эти бессвязные отрывки. Речь шла обо мне. И пусть.

18.47

Что-то прохладное коснулось моей кожи, и я вздрогнула от неожиданности.

— Лежи, я измеряю температуру, у тебя, наверное, жар. — Мама заботливо потрогала мой лоб, а потом нахмурилась. — Что-нибудь болит?

Я прислушалась к своим чувствам — ничего. Ровным счетом ничего. Ни холода, ни жара, ни боли, ни усталости, даже голова прояснилась. Но это не походило на исцеление, скорее на медленную смерть.

— Нет, мне лучше. Просто, чувствую себя как-то странно.

Градусник запищал, и мама тут же забрала его у меня, взглянув на крошечный дисплей. Ее брови нахмурились.

— Давай еще раз, ты плохо держала.

— Почему? — засопротивлялась я, еще с детства ненавидя, когда мне что-то толкают подмышку.

— Потому что он показывает тридцать пять градусов.

— Может сломан? — Мама второй раз смотрела на градусник, закусив губу. — Сейчас схожу за другим. Лежи.

Ртутный показал то же самое, и я увидела, как на лицо мамы легла невидимая тень. Сомнение. Она не знала что делать. Впервые в жизни.

— Руки у тебя и, правда, холодные. Ты замерзла?

— Нет. — Я посмотрела на ее забинтованную ладонь и расслабилась — меня больше не тянуло магнитом к порезу, а в воздухе витал лишь раздражающий запах медикаментов. — Как рука?

— Приложила гемостатическую губку, так что все затянулось. Не волнуйся. Ты голодна.

— Нет. — Хотя на языке вертелось противоположное.

— Все равно приготовлю тебе что-нибудь, ты должна питаться. Подождем еще немного, а потом позвоним врачу, если потребуется.

Мысль об очередном курином бульоне была мне противна, но я не стала спорить. Хоть голод как таковой больше не напоминал о себе, мой желудок пустовал с пятничного вечера. Сегодняшняя попытка съесть сэндвич не считалась.

19.44

Я крошила кусочек темного хлеба, рассыпая крошки по тарелке с супом. Он давно уже остыл и стал совершенно неаппетитным. Попробовав одну ложку, у меня тут же появилось желание выплюнуть густоватую жижу — вкусовые рецепторы взорвались от невероятно соленого вкуса. Но хуже всего было мерзкое ощущение маслянистого жира, вызвавшего болезненный спазм. Но я заставила себя проглотить, чувствуя как бульон замер в желудке, словно маленький еж с острыми шипами.

Мне нравилось, что город постепенно затихал, а солнце становилось блеклым и безболезненным, теряя свою прежнюю силу. Я наконец отдернула штору, наблюдая как из мира уходят краски. Он постепенно засыпал, оставляя меня в покое.

Я отодвинула тарелку в сторону, стараясь отвлечься от запаха вареной курицы. Что бы со мной не происходило, оно отступило. Возможно на время, а может и навсегда. Я чувствовала прилив сил, как если бы антибиотикам удалось сбить жар. Мне стало легче и, впервые за эти дни, страх полностью покинул меня, забирая вместе с собой и все тревоги. От моей болезни существовало лечение. Я выздоравливала.

Мне даже удалось пройтись по комнате, хотя голова все еще кружилась при слишком резких движениях. Компьютер заурчал, загружаясь, но это оказался чересчур громкий шум для моего чувствительного слуха, и я тут же выключила его. Пожалуй, слишком рано.

— Лучше ложись, — мама кивнула на расправленную кровать. — Ты ничего не ела?

— Не голодна.

— Мила, это плохо. Тебе нужно понемногу есть. Может именно поэтому такая низкая температура.

— Мне не нравится суп, — честно ответила я, хотя обычно держала все свои гастрономические предпочтения при себе. — Может быть, позже.

— Ты точно нормально себя чувствуешь? — она тщательно оглядела меня, и видимо осталась довольна — я видела себя в зеркало и знала, что улучшился даже цвет лица.

— Отлично, — мне удалось улыбнуться ей, но не знаю, насколько правдоподобно получилось. — Гораздо лучше.

— Все равно тебе лучше отлежаться, если что-то понадобиться, то просто позови. Мы с отцом будем в гостиной. Я скажу Антоше, чтобы не заходил в твою комнату.

22.19

Меня трясло так, что кровать ходила ходуном, ударяясь о стену. Я куталась в одеяло, но не могла контролировать происходящее — дело было вовсе не в холоде. Судороги шли изнутри, цепной реакцией пронзая каждую мышцу в теле. Словно где-то рядом находился оголенный провод, снова и снова бьющий разрядами.

Я стиснула зубы, стараясь сдержать рвущиеся наружу крики, но они просачивались, застывая в воздухе низкими всхлипами. Боль коснулась кожи, проникая в мускулы, скользя по венам. Она была повсюду, словно яд, отравляя мое тело.

В комнате вспыхнул свет, но мои веки оставались крепко зажмурены, практически не пропуская ярких бликов. В голове шумело, словно где-то рядом бушевал ливень, и мне не удавалось различить других звуков. Оставалось только ощущение движения, кто-то крутился рядом, касаясь и так ноющей кожи.

Я пыталась отползти в сторону, уворачиваясь от болезненных как пчелиные укусы прикосновений. Они отступили, но ненадолго. Вскоре комната вновь наполнилась какой-то непонятной суетой. Чья-то холодная рука крепко вцепилась в мое запястье, и все мои попытки вырваться стали тщетны. Я завыла, чувствуя, как по щекам катятся крупные горячие слезы. Что-то коснулось локтевого сгиба, а потом рука стала неметь. Оцепенение медленно стало расползаться по моим венам, сковывая тело словно льдом. Дрожь отступила. Мне хотелось оставаться в сознании, но легкая дымка инея коснулось разума, погружая в непонятную дрему полную пугающих видений.

глубокая ночь

Тело пульсировало, став совершенно чужим. Пылающий жар столкнулся со льдом, заставляя меня корчиться от резких скачков температуры. Кончики моих пальцев замерзали, когда голова пылала, словно объятая пламенем. Я хотела позвать маму, кого-нибудь, но с моих губ не срывалось ни звука, только частое короткое дыхание. Словно оказаться запертым в саркофаге, которым стало твое собственное тело. Не было смысла кричать, молотить кулаками по прочным стенкам — никто не сумел бы услышать и прийти на помощь.

Но я не могла назвать это болью, у нее существовало другое название, которого оставалось неизвестным. Чувства перешли совершенно на другой уровень. Существовало только одно желание — выбраться наружу. Я не помещалась в своем собственном теле — казалось, кожа трещала по швам, когда мышцы сжимались все сильнее, растягивая ее как узкий костюм.

В комнате распахнулось окно, и порыв свежего ветра достиг моей кровати, принося мимолетное освобождение. Мне удалось вдохнуть полной грудью, чувствуя, как в воздухе что-то изменилось. Запах. Знакомый, желанный. Кто-то совсем рядом отдернул тонкую белесую штору, тихо ступив по мягкому ковру. Так близко, но в тоже время далеко. Я не могла приблизиться к нему, прикованная к кровати. Мне не нужно было открывать глаза, чтобы увидеть его, между нами существовала незримая связь, прочная, как стальная нить. Я видела все вокруг, словно существовала еще и вне тела.

Он подошел ближе к широкой кровати, рассматривая мою хрупкую фигуру, лежащую изломленной куклой на белых простынях. По его лицу сложно было что-то понять, никаких эмоций. Но я ощущала его разочарование и странную грусть, которая разрывала сердце. Он больше не был тем опасным парнем из клуба, только его тенью, черной и зловещей.

Его рука коснулась моей разгоряченной щеки, и я выгнулась под этим прикосновением, ощущая, как тело откликается, желая больше. Ему удавалось унять мою боль, он знал, как освободить меня.

Не было страха, только сладкое предвкушение. Еще одно движение прохладной руки, ласково коснувшееся шее, там, где осталась царапина. Я беззвучно застонала, он просто дразнил меня, когда мне хотелось большего — навсегда покинуть это место, навечно остаться в его объятьях.

Мужчина склонил голову набок, решая как поступить. Я молила его о спасении, кричала и требовала, чтобы он унял мою агонию. И знала, что он послушает меня, знала, что не оставит одну.

Присев на край кровати, мужчина поднес свое запястье к губам, а потом медленно опустил его ближе к моему лицу. В нос ударил резкий металлический запах крови. Горло болезненно сжалось, а рот наполнился слюной. Голод. Он не просто вернулся, а утроился, сделав меня рабой одного единственного желания — насытиться.

Первая теплая капля коснулась моих губ, медленно скользнув на язык. Тело забилось как под высоким напряжением. Я приоткрыла рот, жадно ловя терпкую жидкость. Ее вкус сводил меня с ума, лишая рассудка, оставляя только примитивные инстинкты. Кровь несла с собой успокоение, и мне оставалось только догадываться, почему он не дал мне ее раньше. Почему я сама не взяла? Не осталось ничего — ни чувств, ни эмоций, ни страха, ни сожалений, ни прошлой памяти, только невыносимая потребность сделать еще один глоток.

Но он отнял свое запястье, не обращая внимания на мою слезную мольбу. Я должна была пройти через все сама, а ему не хотелось наблюдать за моими мучениями. Мужчина показал мне путь, дав силы следовать по нему. Его губы осторожно коснулись моего лба, прощаясь.

Снова шевельнулась занавеска, и я закричала, боясь потерять его, боясь остаться одной, но тишину не нарушило ни звука. Мои слезы неторопливо скатывались по щекам, оставляя тонкие горячие дорожки. Комната опустела, став совершенно чужой. О его визите напоминал лишь шелест ткани, бьющейся в открытом нараспашку окне.

Меня накрывало волной невыносимой тоски, такой потери, с которой невозможно было справиться или смириться. Она принесла с собой отчаяние, придавшее мне сил. Я распахнула глаза, наблюдая как лунный свет медленно кружиться по комнате, рассыпаясь в воздухе мелкими серебристыми песчинками. Что держало меня здесь? Вещи, когда-то близкие сердцу и пропитанные воспоминаниями о прошлом, выглядели уныло и потерянно. Люди, спокойно спящие по своим комнатам, даже не подозревали, что происходит всего в нескольких шагах от них. Смешно, они никогда и не видели дальше своего носа.

Мне словно удалось подняться над всей этой суетой, увидеть свою жизнь со стороны — чем она отличалась от миллиардов подобных? Результат все равно оставался один — смерть. Но вот теперь она стояла рядом со мною, ее холодное дыхание щекотало кожу, цепкая костлявая хватка подбиралась к сердцу. Это помогало мне мыслить ясно — моя жизнь ничего не значила. Жалкие попытки идти вперед на самом деле шагами в пустоту. Теперь и он покидал меня.

Я приподнялась на кровати, рассматривая прямоугольный проем окна — черное полотно, усыпленное мелкой россыпью звезд. Лунный свет походил на серебряную дорогу, повисшую в воздухе, и мне хотелось следовать по ней. Стены давили, напоминая крошечную коробку, в которой меня заперли как маленького чертика. Я не заметила, как преодолела это расстояние — секунда, и мои ступни уже ощущают прохладный подоконник, а теплый ветер самозабвенное играет в волосах. Город лежал у моих ног, побежденный, приклоняющийся. Он принадлежал мне, и даже все, кто жил в нем. Я еще никогда не знала такой свободы и безграничной силы, разрывающей изнутри. Вдыхая ночной воздух, и чувствуя, как из тела уходит всякое напряжение. Только теперь ко мне пришло понимание, болезнь была не во мне, а в комнате, в той жизни, которая так угнетала все это время. Она всегда держалась рядом, медленно убивая меня. Я обернулась, лениво осматривая свою клетку, испуганно осознавая, что в тело возвращается прежняя болезненная дрожь. Пути назад не было. Разве кто-то мог выжить в четырех стенах? Каждый день меняя одну коробку на другую? Я практически видела, как горят мосты, соединяющие меня с прошлым — сначала медленно тлея, а потом переходя в стену огня, яростную и непроницаемую.

Что осталось позади? Семья? Я не помнила, что это могло значить для меня. Друзья? Они никогда ими не являлись. Вещи? Они не имели значения. Двадцать лет жизни? В них было еще меньше смысла и необходимости, чем в окружавших меня безделушках. Сердце на миг замерло, сдавливаемое сомнениями. Что изменит мое решение? Кто-то будет сожалеть? Тосковать? Я представила пустую комнату, в которой никогда меня не было. Жалкое зрелище. Вот только это казалось правдой — ни одна из этих вещей никогда не расскажет о своем хозяине. Никаких воспоминаний. Пустота.

Я обернулась к городу. Он ждал только меня, поблескивая вдалеке крошечными огнями. Эта жажда всегда жила внутри, тихо нашептывая мне на ухо, каждый раз, когда мой взгляд падал на мирно спящие улицы. Теперь это был не шепот, а настоящий крик. Я принадлежала этому городу, а он мне. Всего один шаг, все внутри требовало полета, жаждало почувствовать потоки ветра, бьющие в лицо, играющие с тонкой одеждой. У меня появились крылья, он дал их мне. Я снова была голодна, но здесь от этого не находилось спасения. Мне следовало уйти.

Мои руки сжались когтями на оконной раме, спина выгнулась, подготавливая тело к прыжку. Я трусливо бежала, подальше от боли и проблем. Туда, где никто и никогда не осудит. В новый мир. В абсолютную темноту.

  • Пацифистская фишка, заплаканный бюст / Чугунная лира / П. Фрагорийский (Птицелов)
  • Холодок / Тихий сон / Легкое дыхание
  • Глубина / Оглянись! / Фэнтези Лара
  • Ночной крышелюб / Лонгмоб "Необычные профессии - 4" / Kartusha
  • Афоризм 616. О вдохновении. / Фурсин Олег
  • Афоризм 217. Русская душа. / Фурсин Олег
  • Значит это кому-нибудь нужно? / Олешко Полина
  • Миг / Игнатов Олег / Тонкая грань / Argentum Agata
  • Кот Чарли и Рождество / Арбузова Любовь
  • Ящик / СТОСЛОВКИ / Mari-ka
  • Правдивая история Емели, щуки и царевны-Несмеяны / Путешествия и происшествия / Армант, Илинар

Вставка изображения


Для того, чтобы узнать как сделать фотосет-галлерею изображений перейдите по этой ссылке


Только зарегистрированные и авторизованные пользователи могут оставлять комментарии.
Если вы используете ВКонтакте, Facebook, Twitter, Google или Яндекс, то регистрация займет у вас несколько секунд, а никаких дополнительных логинов и паролей запоминать не потребуется.
 

Авторизация


Регистрация
Напомнить пароль