За чашкой кофе.

Мы сидели за столиком одного из многочисленных маленьких, но чертовски уютных кафешек на набережной. Свинцовые воды вечной реки неспешно текли под серым небом и тучи, нависшие над самым краешком крыш, вот-вот грозили разойтись дождем. Вокруг нас не было ни единого человека. Царила мертвая тишина, прерываемая лишь плеском воды о каменный берег.

Мой собеседник медленно выдохнул клубы сизого густого дыма и улыбнулся, глядя на то, как это облачко устремилось к своим небесным собратьям. Мне оставалось только стараться не закашляться от запаха крепкого табака и я тактично уткнулся в свою чашечку кофе. Она была маленькая, изящная, с изогнутой позолоченной ручкой, будто бы рассчитанная на куколку, а не на человека. Пожалуй, будь у меня чуть толще пальцы, и мой любимый жест уже не имел бы здесь место быть. Я сделал глоток и не смог сдержать эмоции— на лице появилось сморщенное выражение человека, не привыкшего к такому горькому напитку. Заметив это, мой собеседник только коротко усмехнулся и раздался его низкий, бархатистый голос:

— Что, вкус безразличия тебе не по нраву? А если бы я попросил заварить для тебя крепкое отчаяние— ты бы, должно быть, и вовсе не постеснялся его выплеснуть прямо на землю, да?

Дрожащими руками, я с громким неприятным дребезжанием поставил чашечку с блюдцем на стол. Да что там руки… Я весь дрожал от этого голоса, от холодного, пронизывающего ветра с реки, от давящей, страшной пустоты внутри, которая с каждым мгновением казалась мне все сильнее. Мне стоило большого труда разомкнуть уста и натянуть на лицо небрежно-рассеянную улыбку:

— Думаю, в таком случае, мне бы пришлось попробовать на вкус еще и булыжники на этой замечательной набережной...

Он рассмеялся. Негромко, но зато искренне, после чего затянулся сигарой еще раз и, наклонившись к столу, выдохнул дым мне в лицо:

— А ты неплохо соображаешь, парень! — под аккомпанемент моего кашля, произнес он, все еще посмеиваясь. Я, тем временем, пытался откашляться и одновременно вытереть заслезившиеся глаза. Кто бы сомневался, что табак, который курит Сатана, будет покруче любого земного… Он одним махом допил свой кофе и с блаженной улыбкой на лице, откинулся на стул. Сигара в его руке истончала тонкую струйку дыма. Я опустил взгляд в свою чашку. На самом её дне плескался глаз с красивой радужкой цвета весеннего неба. Я даже не отшатнулся. Я уже привык. И я уже чувствовал на себе тяжелый, невзирая на улыбку на губах, взгляд моего собеседника. И я уже знал, что делать.

Медленно поднеся чашку к губам, я чуть сильнее сжал тоненькую ручку. Еще чуть-чуть и, должно быть, чашка бы треснула у меня в руках, как в прошлые разы, но… Вместо этого, отбивая зубами чечетку на краешке тонкого фарфора, я быстро допил свое безразличие, чувствуя, как липкий глаз касается моих губ. Когда я резко опустил чашку, чуть не разбив блюдце, напротив меня был пустой стул и тлеющая сигара в пепельнице..

Вокруг говорили люди. Десятки людей. Веселых, грустных, занятых, беззаботных… Их речь— живая, шумная, словно сумасшедший горный поток ворвалась в мою голову. Парочка за соседним столиком, официантка с подносом в руках, дети, идущие вдоль реки, шум машин с соседней улицы, воркование голубей, лай собаки и чей-то смех...! Как дополняли эти звуки пронзительная синева небес, пятно сочной травы и ярких цветов на небольших клумбах, и сияющая, будто россыпь алмазов, гладь реки...

Мне не надо было даже поднимать взгляд, что бы знать, что все выглядит именно так. Уткнувшись взглядом в пустую чашку, я давился слезами. Давился ими, понимая, что даже если я начну рыдать в голос— все равно никто не обратит внимание. Ведь как можно заметить рыдания того, кого уже давным давно нет в живых..?