Голый вертолет

Жили мы в бараке на окраине городка нефтяников. Из удобств: деревянная кабинка на улице и рукомойник в квартире. Счастливчики, вроде соседей Рогозиных, по субботам ходили мыться к родственникам в благоустроенные многоэтажки. Остальные соблюдали гигиену в БПК №1.

С ужасом я ожидал субботы. Часам к десяти утра бабушка начинала собирать сумку. Она клала две мочалки: жесткую и мягкую; пластмассовую мыльницу с земляничным мылом; хвойный шампунь в бутылке; полотенца и белье на смену.

— Ну, Сереженька, одевайся, — говорила она. — Пойдем в баню.

Я начинал юлить:

— Бабушка, не могу. Кажется, у меня температура.

Термометр показывал, что температура тела в пределах нормы.

— Некогда мне. Мультики будут по телевизору, — изворачивался я.

— Вечером разрешу посмотреть Робин-Гуда, — парировала бабушка.

Я пытался заключить сделку:

— Бабуля, я лучше с дедушкой пойду.

— Дед тебе даже голову вымыть не сумеет, — кипятилась бабушка.

— Я сам, не маленький.

Бабушка молча натягивала на меня колготки. По ее дыханию я определял, что она сердится, но мне уже было все равно.

— Не хочу в женскую баню-у-у-у! — орал я.

Хлопала дверь соседской квартиры. Рогозины с махровой простыней в портфеле отправлялись на еженедельное омовение к деду. Галька весело топала по ступенькам. Я знал, что она слышит мои вопли, но остановиться не мог. Вечером, когда я приходил к ним поиграть, она ехидно спрашивала:

— Что, Серуня, прилетал в баню голый вертолет?

Хотелось ей наподдать, но я уже знал, что девочек бить нельзя.

Упаковав внучка в цигейковую шубу и шапку, бабушка выбиралась на улицу и облегченно вздыхала. Я был сознательный мальчик и на людях не выл. Зато зудел всю дорогу:

— Не стыдно тебе? Внук такой большой, через год в школу, а ты его к голым тетям.

— Через два, — уточняла бабушка; это означало, еще два года я буду ходить с ней в БПК №1.

В раздевалке я спешил занять угловой шкафчик. Спрятавшись между ним и стеной, я пытался отстоять право идти в моечное отделение в трусах.

Лишенный последних одежд, я нырял в дверь. Там был ад. В клубах пара, словно большие белые животные, бродили громадные тетки. Они пускали воду из кранов, гремели оцинкованными шайками, влажно шлепали мочалками по телу, нисколько не стесняясь меня, мыли в тех местах, на которые мне смотреть не полагалось. Я чувствовал себя вором, проникшим на чужую территорию, и ежесекундно ожидал разоблачения: «Держи его! Держи!»

Вместо того, чтобы с криком выгнать меня, они смеялись над тем, как, нелепо маша руками, я бежал по скользским мосткам к выкрашенному синей краской окну.

— Что, Сергуня, опять будешь летать? — говорил кто-нибудь из женщин.

В форточке крутился вентилятор. Звук, который он издавал, походил на рев вертолетных двигателей.

— Теть Оль, неужели верит еще? — бабушкины товарки смеялись.

Я давно знал, что это шумит вытяжка, а не вертолет, на котором родители летали работать на скважину, что Дед Мороз — это переодетый дядя Коля, а дети берутся из маминого живота; но притворялся, будто верю во все, чтобы «тетеньки» в бане считали, что для меня не существует ни округлостей, ни затемнений на их телах.

Вертолет идет на посадку в женское отделение БПК№1 маленького северного городка. Дамы, берегись!

В ту памятную субботу мы с бабушкой задержались и пришли в баню после обеда. У столика банщицы, кассира по совместительству, стояли Рогозины. Тетя Лида покупала билеты, а Галька, разматывая шарф, испуганно оглядывала раздевалку.

«А как же дедушкина ванная?» — мстительно подумал я и тут же сообразил, тетки тетками, но мыться с Галькой — это совершенно другой расклад. Я ощутил странную смесь страха и любопытства.

Поняла это и она. Увидев меня, девочка дернула мать за рукав. В голубых, опушенных темными ресницами глазах плеснула мольба. Надо было что-то делать.

— Ага! Теперь-то ты увидишь вертолет! — я бросился на нее.

Шмяк! Из курносого носа тоненькой струйкой потекла кровь. Испугавшись того, что натворил, я закричал еще громче, передразнивая Гальку:

— Серуня… Серуня… Вот тебе и Серуня, дура набитая!

— Сергей! Перестань сейчас же! — бабушка оттащила меня.

— Да она дразнится всегда!

В баню на этот раз мы не пошли. Извинившись, бабушка вытолкала меня на улицу и всю дорогу распекала:

— Вот приедут родители, все им расскажу. Отведаешь отцовского ремня.

Зато вечером, когда страсти улеглись, дверь рогозинской квартиры открылась. На площадку выглянула Галька. Она села рядом со мной на ларь с картошкой и, шмыгнув распухшим носом, сказала:

— Шпашибо.